Несколько слов об Антоне Павловиче Чехове
Писать об Антоне Павловиче Чехове достаточно сложно по той простой причине, что писали о нем многие, да и сам о себе он высказывался неоднократно. Чехов - прекрасный прозаик и драматург, врач, человек вполне положительный, благородно-жертвенный, работавший на износ. С детских лет я, как и все дети нашей страны, помню и «Каштанку», и Ваньку Жукова с письмом «на деревню дедушке». Помню юмористические рассказы Антоши Чехонте, показавшиеся мне в отроческие годы весьма недобрыми, поверхностными и жестоко-насмешливыми (особенно не понравилась «Смерть чиновника»). Затем были серьезные рассказы Антона Чехова, которые не могли не понравиться, написание сочинения на стандартную тему: «Как доктор Старцев стал Ионычем?». Потом - чеховские пьесы и сочинение по «Вишневому саду». Затем самостоятельное чтение менее ходовых рассказов типа «Черного монаха» и «Студента», позволивших узнать, что автор не ограничивал себя критикой пошлости и мещанства, а задумывался и о более высоких материях.
Чехов - образец писателя-труженика, повествовавшего о житейских ситуациях, касавшихся всех и каждого, находившего сложное и глубокое в простом и обыденном. Он тонкий психолог, мастер детали и речевой характеристики персонажей. Л.Н. Толстой так определял основное свойство Чехова:
«Чехова как художника нельзя даже и сравнить с прежними русскими писателями - с Тургеневым, с Достоевским или со мной. У Чехова своя собственная форма, как у импрессионистов. Смотришь, как человек будто без всякого разбора мажет красками, какие попадаются ему под руку, и никакого отношения будто эти мазки между собою не имеют. Но отойдешь, посмотришь, и в общем получается удивительное впечатление. Перед нами яркая, неотразимая картина ».
Чехов - образцово-показательный «self made man» - «человек, сделавший сам себя». Он внук крепостного, сын купца третьей гильдии, представитель, что называется, трудовой интеллигенции, и общеизвестна его фраза о том, что человек с таким происхождением должен «по капле выдавливать из себя раба». Фраза эта взята из письма к издателю и журналисту А.Ф. Суворину (7 января 1889 г.). В нем Чехов пишет: «Что писатели-дворяне брали у природы даром, то разночинцы покупают ценою молодости. Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и Богу и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества, - напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая ».
Таганрог. Дом, где родился А.П. Чехов .
Чехов был великим тружеником и требовал того же от всех остальных. В письме А. С. Суворину от 9 декабря 1890 г. он так обозначил свою позицию: «Мы, говорят в газетах, любим нашу великую родину, но в чем выражается эта любовь? Вместо знаний - нахальство и самомнение паче меры, вместо труда - лень и свинство, справедливости нет, понятие о чести не идет дальше «чести мундира»... Работать надо, а все остальное к чорту. Главное - надо быть справедливым, а остальное все приложится ».
Биография А.П. Чехова очень хорошо проработана. Есть книга из серии«Жизнь замечательных людей» , могу порекомендовать также небольшую, но очень дельную биографию , или же более развернутую .
Основные вехи жизни и творчества А.П. Чехова в фотографиях
Семья Чеховых. Стоят: Иван, Антон, Николай, Александр Чеховы и М. Е. Чехов (дядя писателя); сидят: Михаил, Мария Чеховы, П. Е. Чехов (отец писателя), Е. Я. Чехова (мать писателя), Л. П. Чехова (тетка писателя) и Георгий Чехов (двоюродный брат писателя).
А.П. Чехов в гимназии А.П. Чехов в студенческие годы
А.П. Чехов - молодой врач А.П. Чехов на Сахалине
А.П. Чехов читает «Чайку» артистам Московского Художественного театра
А.П. Чехов и М. Горький
А.П. Чехов и Л.Н. Толстой
А.И. Куприн, А.М. Федоров И.А. Бунин, А.П. Чехов, С.Я. Елпатьевский и М. Горький
в саду ялтинского дома Чехова
А.П.Чехов и его жена - О.Л.Книппер-Чехова
Москва 1904, похороны А.П. Чехова
«Попрыгунья»
Изначально рассказ А.П. Чехова «Попрыгунья» назывался иначе - «Великий человек», но автор в последний момент передумал. В письме В.А. Тихонову он сообщает о своем решении: «Право, не знаю, как быть с заглавием моего рассказа! «Великий человек» мне совсем не нравится. Надо назвать как-нибудь иначе - это непременно. Назовите так - «Попрыгунья»... » Сменив название, А.П. Чехов сместил акцент с героя рассказа на героиню, что лишь подчеркнуло скромное достоинство этого героя.
«Великий человек» (первоначальное название рассказа «Попрыгунья»). Автограф. 1892
Ознакомьтесь, пожалуйста, с текстом рассказа или прослушайте его в аудиоформате
Перед нами история с достаточно простым сюжетом: показана семейная пара, в которой жена - разносторонне одаренная дама, тянущаяся к людям искусства, а муж - простой доктор, добрый и работящий, искусства не понимающий, но относящийся к нему с уважением.
Иллюстрации В.Панова
Видно, что жена относится к мужу свысока, помыкает им, а муж кротко выполняет все ее прихоти, т.е. являет собой образ типичного подкаблучника. Далее жена, тянущаяся к людям искусства, в результате этого притяжения заводит себе любовника-художника, который вскоре стал тяготиться ею. Она устраивает ему сцены, грозится отравиться, если любовник не будет захаживать к ним домой чаще, ведет себя вызывающе, так что муж не может не замечать происходящего, но муж терпит, с головой уходит в работу и в результате своих трудов, которых жена не видит и не ценит, защищает диссертацию. Для жены защита диссертации интереса не представляет, муж ей тоже не интересен, она жалуется на него знакомым, знающим о ее романе: «Этот человек гнетет меня своим великодушием!» Застав у своего любовника любовницу, она спешит домой и выясняет, что муж заболел дифтеритом, спасая жизнь мальчику-пациенту. Жена испытывает раскаяние, считает болезнь мужа наказанием за ее грех (что не вполне логично) и, послушав коллег мужа, которые съезжаются для осмотра и лечения, понимает, что муж ее - «в самом деле необыкновенный, редкий и, в сравнении с теми, кого она знала, великий человек. И вспомнив, как к нему относились ее покойный отец и все товарищи-врачи, она поняла, что все они видели в нем будущую знаменитость. Стены, потолок, лампа и ковер на полу замигали ей насмешливо, как бы желая сказать: "Прозевала! прозевала!"». Она бросается к мужу, но тот уже мертв.
Рисунок Н.В. Кузьмина
Композиционно рассказ выстроен на приемах антитезы, инверсии и градации.
Антитеза - это противопоставление. Противопоставление доктора Дымова и его жены Ольги Ивановны (альтруизм и эгоизм, труд и его имитация, любовь и собственничество, великодушие и низость), доктора Дымова и художника Рябовского (скромность и тщеславие, наука и искусство).
Инверсия - это перевертывание. Простой доктор, муж-подкаблучник оказывается великим человеком, созидателем и новатором. У его жены, блещущей талантами и способностями, таланта к чему-то определенному и не оказывается вовсе. Романтичная любовь Ольги Ивановны и Рябовского оборачивается взаимным мучением и ложью. И т.д.
Градация - это нарастание. Именно благодаря этому приему, т.е. последовательной расстановке эпизодов, в которых все более и более раскрываются определенные черты характера героев, у читателя нарастает жалость к главному герою и прямо-таки ненависть к главной героине. Этот прием настолько чудесно работает, что даже я, читатель искушенный и человек благовоспитанный, в процессе чтения костерил жену-«попрыгунью» абсолютно непечатными словами.
Есть очень хорошая экранизация данного рассказа, осуществленная в 1955 году С.И. Самсоновым. Она позволит нам иллюстрировать те или иные эпизоды рассказа.
Для начала рассмотрим эпизод с приездом мужа на дачу к своей отдыхающей жене.
Видеофрагмент 1. Х/ф «Попрыгунья».
Это, пожалуй, первый эпизод, в котором поведение героини вызывает однозначно негативную оценку: до того все было простительно и укладывалось в рамки приличия. Проследим же за тем, как автор использует прием градации.
1. Муж-диковина
Ольга Ивановна на собственной свадьбе оправдывается перед своими знаменитыми знакомыми:
«- Посмотрите на него: не правда ли, в нем что-то есть? - говорила она своим друзьям, кивая на мужа и как бы желая объяснить, почему это она вышла за простого, очень обыкновенного и ничем не замечательного человека».
Из этого видно, что она не воспринимает мужа как ровню себе или окружающим ее знаменитостям, но что ж теперь поделать… Муж в ее глазах скорее некое забавное приобретение, диковина, нежели тот человек, которому она обязана повиноваться. Об истории их любви она рассказывает как о некоем анекдоте, забавном случае. Встретились они в больнице над постелью ее умирающего отца:
«Мой Дымов врезался по самые уши. Право, судьба бывает так причудлива. Ну, после смерти отца он иногда бывал у меня, встречался на улице и в один прекрасный вечер вдруг бац! сделал предложение... как снег на голову... Я всю ночь проплакала и сама влюбилась адски. И вот, как видите, стала супругой. Не правда ли, в нем есть что-то сильное, могучее, медвежье?»
Т.е. влюбленность стала следствием предложения Дымова, а не его забот об отце героини. Она «влюбилась адски» только потому, что ей сделали предложение, после чего она разглядела в Дымове «что-то сильное, могучее, медвежье ». Глубоко ли такое чувство?.. Не прихоть ли это?
2. Суетливость и узость интересов
«Ежедневно, вставши с постели часов в одиннадцать, Ольга Ивановна играла на рояли или же, если было солнце, писала что-нибудь масляными красками. Потом, в первом часу, она ехала к своей портнихе… От портнихи Ольга Ивановна обыкновенно ехала к какой-нибудь знакомой актрисе, чтобы узнать театральные новости и кстати похлопотать насчет билета к первому представлению новой пьесы или к бенефису. От актрисы нужно было ехать в мастерскую художника или на картинную выставку, потом к кому-нибудь из знаменитостей - приглашать к себе, или отдать визит, или просто поболтать».
Можно сказать, что почему бы, собственно, и нет? И что в этом плохого? Таковы уж женщины, что склонны ходить к портнихам, чтобы принарядиться, и к знакомым, чтобы поболтать, и любят развлечения… Но дело в том, что Дымов выбивался из сил, работая на нескольких работах, чтобы обеспечить жене такой режим дня, а она это принимает как должное и совсем ему не помогает.
Рисунок Ю.В. Смольникова
3. Коллекционирование знаменитостей
«Всякое новое знакомство было для нее сущим праздником. Она боготворила знаменитых людей, гордилась ими и каждую ночь видела их во сне. Она жаждала их и никак не могла утолить своей жажды. Старые уходили и забывались, приходили на смену им новые, но и к этим она скоро привыкала или разочаровывалась в них и начинала жадно искать новых и новых великих людей, находила и опять искала. Для чего?»
Здесь примечательна, во-первых, маниакальная тяга героини к знаменитостям и, во-вторых, переменчивость героини, ее непостоянство. В-третьих, текст содержит авторский вопрос, характеризующий ее действия как бессмысленные (Чехов, как и всякий нормальный автор, не желающий заниматься прямым морализаторством, редко выставлял напоказ свою позицию).
3. Муж-слуга
«Дымова в гостиной не было, и никто не вспоминал об его существовании. Но ровно в половине двенадцатого отворялась дверь, ведущая в столовую, показывался Дымов со своею добродушною кроткою улыбкой и говорил, потирая руки:
- Пожалуйте, господа, закусить…
- Милый мой метр-д"отель! - говорила Ольга Ивановна, всплескивая руками от восторга. - Ты просто очарователен!..
Гости ели и, глядя на Дымова, думали: "В самом деле, славный малый", но скоро забывали о нем и продолжали говорить о театре, музыке и живописи».
Дымов, таким образом, в собственном доме низводится до уровня прислуги, но он радостно исполняет эту роль, поскольку любит жену и желает сделать ей приятное.
Кинокадр
«Что ж поделать? - вздохнет читатель. - В браке всегда так: кто-то любит, а кто-то позволяет себя любить». Так-то оно так, да только до смешного доходит. Гости едят его хлеб-соль (причем отнюдь не дешевые, судя по описанию стола), а хозяина ни во что не ставят, будто и не хозяин это, а прислуга, нужная лишь для того чтобы накрыть стол. Кульминацией этого статуса прислуги стал эпизод, который мы проиллюстрировали видеофрагментом. После того, как жена отсылает мужа, только что вырвавшегося из города, обратно за предметами туалета, которые ей понадобились, а он кротко едет, - читатель начинает отчетливо ненавидеть Ольгу Ивановну, и с каждым последующим эпизодом ненависть эта усиливается.
4. Муж-рогоносец
«Господа, посмотрите на его лоб! Дымов, повернись в профиль. Господа, посмотрите: лицо бенгальского тигра, а выражение доброе и милое, как у оленя. У, милый! »
В этих словах героини уже содержится авторский намек на дальнейшую судьбу героя, которого жена ценила прежде всего как человека, обеспечивавшего ей возможность жить весело и являвшего собой живописный тип: он и метрдотель, и натурщик, и курьер, и банковская ячейка… Милый человек, чего уж там, вот только к искусству отношения не имеет, а героиня к искусству тянется. С будущим любовником она познакомила мужа на собственной свадьбе:
«- Иди сюда. Протяни свою честную руку Рябовскому... Вот так. Будьте друзьями».
И после разговора с мужем о том, что у него есть недостаток - непонимание искусства, на что Дымов ответил, что «не понимать не значит отрицать», она вновь восклицает:
«- Дай, я пожму твою честную руку!»
В фильме эта же фраза была сказана ей Рябовскому, когда тот предложил ей поехать с художниками на Волгу, что предуготовило измену (фраза, ранее адресовавшаяся мужу, переадресуется другому мужчине, но у Чехова такого не было). А вообще, честная рука милого, доброго, кроткого мужа, которую он предложил ей вместе с сердцем, была променяна на руку талантливого художника. Вот этот эпизод.
Видеофрагмент 2. Х/ф «Попрыгунья»
5. Усталый человек.
Примечательно, что Дымов трудится, как вол, и не жалуется на усталость, а художник Рябовский постоянно устает. Первое его упоминание об усталости выглядит комично:
«Художник, бледный от волнения, сел на скамью, посмотрел на Ольгу Ивановну обожающими, благодарными глазами, потом закрыл глаза и сказал, томно улыбаясь:
- Я устал.
И прислонился головою к борту ».
Это он устал признаваться в любви Ольге Ивановне, завоевывать ее. Больше в предшествующем эпизоде он ничего не делал. Второй раз он устал после того, как отправился на охоту после ссоры с Ольгой Ивановной, замучившей его своими любовными приставаниями.
«Рябовский вернулся домой, когда заходило солнце. Он бросил на стол фуражку и, бледный, замученный, в грязных сапогах, опустился на лавку и закрыл глаза.
- Я устал... - сказал он и задвигал бровями, силясь поднять веки».
В третий раз он устал, когда Ольга Ивановна, принеся ему этюд, чтобы иметь повод увидеть его в городе, застала у него любовницу, спрятавшуюся за картиной.
«- Я устал... - томно проговорил художник, глядя на этюд и встряхивая головой, чтобы побороть дремоту. - Это мило, конечно, но и сегодня этюд, и в прошлом году этюд, и через месяц будет этюд... Как вам не наскучит? Я бы на вашем месте бросил живопись и занялся серьезно музыкой или чем-нибудь. Ведь вы не художница, а музыкантша. Однако, знаете, как я устал! »
Прежде всего от Ольги Ивановны, разумеется. И на этого усталого человека она променяла мужа!
6. Великодушный человек
Муж все видел, все знал, но продолжал принимать Рябовского. Ольга Ивановна неоднократно говорила о муже приятелям, знающим о ее романе: «Этот человек гнетет меня своим великодушием!» Еще она вполне обоснованно ревновала Рябовского. «Если она не заставала его в мастерской, то оставляла ему письмо, в котором клялась, что если он сегодня не придет к ней, то она непременно отравится. Он трусил, приходил к ней и оставался обедать. Не стесняясь присутствием мужа, он говорил ей дерзости, она отвечала ему тем же. Оба чувствовали, что они связывают друг друга, что они деспоты и враги, и злились, и от злости не замечали, что оба они неприличны и что даже стриженый Коростелев понимает всё. После обеда Рябовский спешил проститься и уйти ». Вот как это экранизировано:
Видеофрагмент 3. Х/ф «Попрыгунья»
На всем протяжении рассказа Дымов называет жену мамой. При этом, как мы знаем, Ольга Ивановна не рожала, т.е. никаких причин называть ее так нет, кроме той, что мама - самое дорогое, что есть у человека. И Дымов даже в такой противоестественной ситуации продолжал считать Ольгу Ивановну самым дорогим, что есть у него:
«Дымов оставлял Коростелева в гостиной, шел в спальню и, сконфуженный, растерянный, говорил тихо:
-- Не плачь громко, мама... Зачем? Надо молчать об этом... Надо не подавать вида... Знаешь, что случилось, того уже не поправишь ».
7. Великий человек
Наконец Дымов оказывается на смертном одре.
Рисунок И.А. Бодянского
Ольга Ивановна винит себя в его болезни («это меня Бог наказал»), а кроме того внезапно понимает, что не заметила в Дымове самого главного - его незаурядности, таланта, величия, и это-то печалит ее больше всего: коллекция знаменитостей лишилась самого ценного экспоната. «Стены, потолок, лампа и ковер на полу замигали ей насмешливо, как бы желая сказать: "Прозевала! прозевала!" »
Она бросается к мужу.
«- Дымов! - позвала она громко. - Дымов!
Она хотела объяснить ему, что то была ошибка, что не все еще потеряно, что жизнь еще может быть прекрасной и счастливой, что он редкий, необыкновенный, великий человек, и что она будет всю жизнь благоговеть перед ним, молиться и испытывать священный страх...»
Но было поздно. Дымов умер, и ни на что более не годен, кроме как на то, чтобы его закопали.
Видеофрагмент 4. Х/ф «Попрыгунья»
Жанровая направленность произведения представляет собой короткую новеллу в стиле реализма, основной тематикой которой является изображение любви и измены, а также потери любимого человека.
Композиционная структура рассказа представляется в виде восьми глав, первые три из которых повествуют о счастливой семейной жизни главной героини, а следующие части рассказывают о крахе счастья и покоя персонажей. Сюжетные элементы произведения располагаются в правильной последовательности в сочетании с плавным переходом счастливых моментов к трагическим событиям при смене настроения повествования.
Основным мотивом рассказа является традиционное литературное изображение любовного треугольника, последствиями которого становится трагическое разрушение счастливого брака.
Главной героиней рассказа является Ольга Ивановна, представленная в образе непредсказуемой женщины, отличающейся эгоистичностью, лживостью, подлостью, поверхностным характером. Также в любовном треугольнике участвуют муж главной героини доктор Дымов, трепетно любящий свою жену, а также ее любовник, изображенный в образе художника Рябовского, лентяя и прощелыги.
Сюжетная линия рассказа повествует о счастливой семейной жизни Дымовых, которая прекращается с угасанием интереса Ольги Ивановны к собственному супругу, считающегося в ее глазах приземленным и скучным человеком. Женщина заводит роман с Рябовским, являющимся полной противоположностью Дымову. Однако их отношения быстро прерываются, а Дымов, заразившись дифтеритом, погибает. Главной героине не удается исправить ситуацию, и она остается в одиночестве.
Своеобразием рассказа является применение автором психологических деталей, передающих основной идейный смысл в виде демонстрации ослепленного эгоизмом человека, который лишается обыкновенного жизненного счастья из-за необдуманных поступков.
Средства художественной выразительности представляются в произведении в виде многочисленных сравнений и красноречивых эпитетов, а также в подтексте, заложенном в названии рассказа, выражающим неумение сосредоточения на одном объекте и человеческое легкомыслие.
рассказа заключается в изображении женской души и непредсказуемого женского характера, оценивающего человека не за его качества, а исключительно за достижения, не умеющего выделять важное во второстепенном.Анализ произведения 2
В 1892 году Антон Павлович Чехов написал свой удивительный рассказ. Сюжет произведения выстроен таким образом, что в его начале ничего не предвещало трагического конца. Его главная героиня, Ольга Ивановна, стала женой молодого и способного врача Дымова. Она постоянно окружена местными знаменитостями. Все эти гениальные личности волочились за ней, добивались её внимания, пытались учить каждый своему искусству. Находиться среди постоянного веселья и шума для Ольги Ивановны было смыслом жизни.
Её муж, Осип Степанович, был прекрасным врачом, но для жены он был простым, ничем не примечательным человеком. Зато друзья героини подавали большие надежды. Притом, одна знаменитость уступала место другой и незамедлительно оказывалась в гостиной Дымова. Конечно, и сама Ольга Ивановна была не лишена способностей. Она неплохо пела и аккомпанировала себе на фортепиано, читала стихи и писала неплохие этюды. Её талантливые друзья постоянно твердили, что если бы у неё хватало терпения заниматься каким-либо делом, то она добилась больших успехов.
Дымов был её противоположностью. Он увлекался медициной и высоко ценил естественные науки. Мир искусства ему был неинтересен. Ему нравилась спокойная и размеренная жизнь, но с женой он никогда не спорил и спокойно обслуживал её гостей. Автор описал Дымова, как мягкого и интеллигентного человека, который искренне любил свою жену и высоко ценил свою профессию. У него хватало такта и воспитанности не выражать недовольства при появлении этой компании. Даже узнав об измене жены, Осип Степанович не смог объясниться с ней, ни одним словом не упрекнул её за такое поведение. Он даже утешал Ольгу Ивановну, которая плакала из-за измен художника Рябовского.
Когда Дымов тяжело заболел, возле него дежурили коллеги по работе. Зато Ольга Ивановна, чтобы не заразиться, боялась даже зайти в его комнату. Перед смертью друг Дымова – врач Коростелёв, высоко оценил его профессиональные и человеческие качества. От него Ольга Ивановна узнала, что её муж был не только добрым и честным человеком, но и талантливым учёным. Ведь не зря отец Ольги и его коллеги по работе прочили ему большое будущее. А она, его собственная жена, прозевала то, что Дымов достоин её талантливого окружения. Но Ольга Ивановна оплакивала не любимого человека, а погибшую знаменитость. И проявление горя у неё ненастоящее, потому что она по-прежнему делила людей по месту их положения.
Чехов был прекрасным прозаиком, поэтому в своём рассказе сумел доказать, что каждая личность ценится за свою индивидуальность. Авторская оценка ощущается не только в названии произведения, но и в его деталях, описаниях природы, обстановки, отдельных моментов в поведении героев. Примитивная лексика главной героини рассказа явно обнаруживает её недалёкость, а детали поведения – легкомыслие и невоспитанность. Раскрывая образ Ольги Ивановны, автор не делает прямых умозаключений в конце произведения, он предоставляет возможность каждому читателю поразмышлять о судьбах его героев и оценить их человеческие качества по достоинству.
Произведение относится к творческим сочинениям писателя, рассматривающим в качестве ключевой тематики человеческие взаимоотношения.
Лев Толстой принадлежит к числу тех писателей, которые достаточно открыто выражают свои оценки героям собственных произведений. Не является здесь исключением и его знаменитый роман-эпопея «Война и мир».
На свадьбе у Ольги Ивановны были все ее друзья и добрые знакомые.
– Посмотрите на него: не правда ли, в нем что-то есть? – говорила она своим друзьям, кивая на мужа и как бы желая объяснить, почему это она вышла за простого, очень обыкновенного и ничем не замечательного человека.
Ее муж, Осип Степаныч Дымов, был врачом и имел чин титулярного советника. Служил он в двух больницах: в одной сверхштатным ординатором, а в другой – прозектором. Ежедневно от девяти часов утра до полудня он принимал больных и занимался у себя в палате, а после полудня ехал на конке в другую больницу, где вскрывал умерших больных. Частная практика его была ничтожна, рублей на пятьсот в год. Вот и все. Что еще можно про него сказать? А между тем Ольга Ивановна и ее друзья и добрые знакомые были не совсем обыкновенные люди. Каждый из них был чем-нибудь замечателен и немножко известен, имел уже имя и считался знаменитостью, или же хотя и не был еще знаменит, но зато подавал блестящие надежды. Артист из драматического театра, большой, давно признанный талант, изящный, умный и скромный человек и отличный чтец, учивший Ольгу Ивановну читать; певец из оперы, добродушный толстяк, со вздохом уверявший Ольгу Ивановну, что она губит себя: если бы она не ленилась и взяла себя в руки, то из нее вышла бы замечательная певица; затем несколько художников и во главе их жанрист, анималист и пейзажист Рябовский, очень красивый белокурый молодой человек, лет двадцати пяти, имевший успех на выставках и продавший свою последнюю картину за пятьсот рублей; он поправлял Ольге Ивановне ее этюды и говорил, что из нее, быть может, выйдет толк; затем виолончелист, у которого инструмент плакал и который откровенно сознавался, что из всех знакомых ему женщин умеет аккомпанировать одна только Ольга Ивановна; затем литератор, молодой, но уже известный, писавший повести, пьесы и рассказы. Еще кто? Ну, еще Василий Васильич, барин, помещик, дилетант-иллюстратор и виньетист, сильно чувствовавший старый русский стиль, былину и эпос; на бумаге, на фарфоре и на законченных тарелках он производил буквально чудеса. Среди этой артистической, свободной и избалованной судьбою компании, правда деликатной и скромной, но вспоминавшей о существовании каких-то докторов только во время болезни и для которой имя Дымов звучало так же безразлично, как Сидоров или Тарасов, – среди этой компании Дымов казался чужим, лишним и маленьким, хотя был высок ростом и широк в плечах. Казалось, что на нем чужой фрак и что у него приказчицкая бородка. Впрочем, если бы он был писателем или художником, то сказали бы, что своей бородкой он напоминает Зола.
Артист говорил Ольге Ивановне, что со своими льняными волосами и в венчальном наряде она очень похожа на стройное вишневое деревцо, когда весною оно сплошь бывает покрыто нежными белыми цветами.
– Нет, вы послушайте! – говорила ему Ольга Ивановна, хватая его за руку. – Как это могло вдруг случиться? Вы слушайте, слушайте… Надо вам сказать, что отец служил вместе с Дымовым в одной больнице. Когда бедняжка отец заболел, то Дымов по целым дням и ночам дежурил около его постели. Столько самопожертвования! Слушайте, Рябовский… И вы, писатель, слушайте, это очень интересно. Подойдите поближе. Сколько самопожертвования, искреннего участия! Я тоже не спала ночи и сидела около отца, и вдруг – здравствуйте, победила добра молодца! Мой Дымов врезался по самые уши. Право, судьба бывает так причудлива. Ну, после смерти отца он иногда бывал у меня, встречался на улице и в один прекрасный вечер вдруг – бац! – сделал предложение… как снег на голову… Я всю ночь проплакала и сама влюбилась адски. И вот, как видите, стала супругой. Не правда ли, в нем есть что-то сильное, могучее, медвежье? Теперь его лицо обращено к нам в три четверти, плохо освещено, но когда он обернется, вы посмотрите на его лоб. Рябовский, что вы скажете об этом лбе? Дымов, мы о тебе говорим! – крикнула она мужу. – Иди сюда. Протяни свою честную руку Рябовскому… Вот так. Будьте друзьями.
Дымов, добродушно и наивно улыбаясь, протянул Рябовскому руку и сказал:
– Очень рад. Со мной кончил курс тоже некто Рябовский. Это не родственник ваш?
Ольге Ивановне было двадцать два года, Дымову тридцать один. Зажили они после свадьбы превосходно. Ольга Ивановна в гостиной увешала все стены сплошь своими и чужими этюдами в рамах и без рам, а около рояля и мебели устроила красивую тесноту из китайских зонтов, мольбертов, разноцветных тряпочек, кинжалов, бюстиков, фотографий… В столовой она оклеила стены лубочными картинами, повесила лапти и серпы, поставила в углу косу и грабли, и получилась столовая в русском вкусе. В спальне она, чтобы похоже было на пещеру, задрапировала потолок и стены темным сукном, повесила над кроватями венецианский фонарь, а у дверей поставила фигуру с алебардой. И все находили, что у молодых супругов очень миленький уголок.
Ежедневно, вставши с постели часов в одиннадцать, Ольга Ивановна играла на рояли или же, если было солнце, писала что-нибудь масляными красками. Потом, в первом часу, она ехала к своей портнихе. Так как у нее и Дымова денег было очень немного, в обрез, то, чтобы часто появляться в новых платьях и поражать своими нарядами, ей и ее портнихе приходилось пускаться на хитрости. Очень часто из старого перекрашенного платья, из ничего не стоящих кусочков тюля, кружев, плюша и шелка выходили просто чудеса, нечто обворожительное, не платье, а мечта. От портнихи Ольга Ивановна обыкновенно ехала к какой-нибудь знакомой актрисе, чтобы узнать театральные новости и кстати похлопотать насчет билета к первому представлению новой пьесы или к бенефису. От актрисы нужно было ехать в мастерскую художника или на картинную выставку, потом к кому-нибудь из знаменитостей – приглашать к себе, или отдать визит, или просто поболтать. И везде ее встречали весело и дружелюбно и уверяли ее, что она хорошая, милая, редкая… Те, которых она называла знаменитыми и великими, принимали ее как свою, как ровню и пророчили ей в один голос, что при ее талантах, вкусе и уме, если она не разбросается, выйдет большой толк. Она пела, играла на рояли, писала красками, лепила, участвовала в любительских спектаклях, но все это не как-нибудь, а с талантом; делала ли она фонарики для иллюминации, рядилась ли, завязывала ли кому галстук – все у нее выходило необыкновенно художественно, грациозно и мило. Но ни в чем ее талантливость не сказывалась так ярко, как в ее уменье быстро знакомиться и коротко сходиться с знаменитыми людьми. Стоило кому-нибудь прославиться хоть немножко и заставить о себе говорить, как она уж знакомилась с ним, в тот же день дружилась и приглашала к себе. Всякое новое знакомство было для нее сущим праздником. Она боготворила знаменитых людей, гордилась ими и каждую ночь видела их во сне. Она жаждала их и никак не могла утолить своей жажды. Старые уходили и забывались, приходили на смену им новые, но и к этим она скоро привыкала или разочаровывалась в них и начинала жадно искать новых и новых великих людей, находила и опять искала. Для чего?
В пятом часу она обедала дома с мужем. Его простота, здравый смысл и добродушие приводили ее в умиление и восторг. Она то и дело вскакивала, порывисто обнимала его голову и осыпала ее поцелуями.
– Ты, Дымов, умный, благородный человек, – говорила она, – но у тебя есть один очень важный недостаток. Ты совсем не интересуешься искусством. Ты отрицаешь и музыку и живопись.
– Я не понимаю их, – говорил он кротко. – Я всю жизнь занимался естественными науками и медициной, и мне некогда было интересоваться искусствами.
– Но ведь это ужасно, Дымов!
– Почему же? Твои знакомые не знают естественных наук и медицины, однако же ты не ставишь им этого в упрек. У каждого свое. Я не понимаю пейзажей и опер, но думаю так: если одни умные люди посвящают им всю свою жизнь, а другие умные люди платят за них громадные деньги, то, значит, они нужны. Я не понимаю, но не понимать не значит отрицать.
– Дай я пожму твою честную руку!
После обеда Ольга Ивановна ехала к знакомым, потом в театр или на концерт и возвращалась домой после полуночи. Так каждый день.
По средам у нее бывали вечеринки. На этих вечеринках хозяйка и гости не играли в карты и не танцевали, а развлекали себя разными художествами. Актер из драматического театра читал, певец пел, художники рисовали в альбомы, которых у Ольги Ивановны было множество, виолончелист играл, и сама хозяйка тоже рисовала, лепила, пела и аккомпанировала. В промежутках между чтением, музыкой и пением говорили и спорили о литературе, театре и живописи. Дам не было, потому что Ольга Ивановна всех дам, кроме актрис и своей портнихи, считала скучными и пошлыми. Ни одна вечеринка не обходилась без того, чтобы хозяйка не вздрагивала при каждом звонке и не говорила с победным выражением лица: «Это он!», разумея под словом «он» какую-нибудь новую приглашенную знаменитость. Дымова в гостиной не было, и никто не вспоминал об его существовании. Но ровно в половине двенадцатого отворялась дверь, ведущая в столовую, показывался Дымов со своею добродушною кроткою улыбкой и говорил, потирая руки:
Все шли в столовую и всякий раз видели на столе одно и то же: блюдо с устрицами, кусок ветчины или телятины, сардины, сыр, икру, грибы, водку и два графина с вином.
– Милый мой метрдотель! – говорила Ольга Ивановна, всплескивая руками от восторга. – Ты просто очарователен! Господа, посмотрите на его лоб! Дымов, повернись в профиль. Господа, посмотрите: лицо бенгальского тигра, а выражение доброе и милое, как у оленя. У, милый!
Гости ели и, глядя на Дымова, думали: «В самом деле, славный малый», но скоро забывали о нем и продолжали говорить о театре, музыке и живописи.
Молодые супруги были счастливы, и жизнь их текла как по маслу. Впрочем, третья неделя их медового месяца была проведена не совсем счастливо, даже печально. Дымов заразился в больнице рожей, пролежал в постели шесть дней и должен был остричь догола свои красивые черные волосы. Ольга Ивановна сидела около него и горько плакала, но, когда ему полегчало, она надела на его стриженую голову беленький платок и стала писать с него бедуина. И обоим было весело. Дня через три после того, как он, выздоровевши, стал опять ходить в больницы, с ним произошло новое недоразумение.
– Мне не везет, мама! – сказал он однажды за обедом. – Сегодня у меня было четыре вскрытия, и я себе сразу два пальца порезал. И только дома я это заметил.
Ольга Ивановна испугалась. Он улыбнулся и сказал, что это пустяки и что ему часто приходится во время вскрытий делать себе порезы на руках.
– Я увлекаюсь, мама, и становлюсь рассеянным.
Ольга Ивановна с тревогой ожидала трупного заражения и по ночам молилась богу, но все обошлось благополучно. И опять потекла мирная счастливая жизнь без печалей и тревог. Настоящее было прекрасно, а на смену ему приближалась весна, уже улыбавшаяся издали и обещавшая тысячу радостей. Счастью не будет конца! В апреле, в мае и в июне дача далеко за городом, прогулки, этюды, рыбная ловля, соловьи, а потом, с июля до самой осени, поездка художников на Волгу, и в этой поездке, как непременный член сосьете , будет принимать участие и Ольга Ивановна. Она уже сшила себе два дорожных костюма из холстинки, купила на дорогу красок, кистей, холста и новую палитру. Почти каждый день к ней приходил Рябовский, чтобы посмотреть, какие она сделала успехи по живописи. Когда она показывала ему свою живопись, он засовывал руки глубоко в карманы, крепко сжимал губы, сопел и говорил:
– Так-с… Это облако у вас кричит: оно освещено не по-вечернему. Передний план как-то сжеван и что-то, понимаете ли, не то… А избушка у вас подавилась чем-то и жалобно пищит… надо бы угол этот потемнее взять. А в общем недурственно… Хвалю.
И чем он непонятнее говорил, тем легче Ольга Ивановна его понимала.
На второй день Троицы после обеда Дымов купил закусок и конфет и поехал к жене на дачу. Он не виделся с нею уже две недели и сильно соскучился. Сидя в вагоне и потом отыскивая в большой роще свою дачу, он все время чувствовал голод и утомление и мечтал о том, как он на свободе поужинает вместе с женой и потом завалится спать. И ему весело было смотреть на свой сверток, в котором были завернуты икра, сыр и белорыбица.
Когда он отыскал свою дачу и узнал ее, уже заходило солнце. Старуха горничная сказала, что барыни нет дома и что, должно быть, они скоро придут. На даче, очень неприглядной на вид, с низкими потолками, оклеенными писчею бумагой, и с неровными щелистыми полами, было только три комнаты. В одной стояла кровать, в другой на стульях и окнах валялись холсты, кисти, засаленная бумага и мужские пальто и шляпы, а в третьей Дымов застал трех каких-то незнакомых мужчин. Двое были брюнеты с бородками, и третий совсем бритый и толстый, по-видимому – актер. На столе кипел самовар.
– Что вам угодно? – спросил актер басом, нелюдимо оглядывая Дымова. – Вам Ольгу Ивановну нужно? Погодите, она сейчас придет.
Дымов сел и стал дожидаться. Один из брюнетов, сонно и вяло поглядывая на него, налил себе чаю и спросил:
– Может, чаю хотите?
Дымову хотелось и пить и есть, но, чтобы не портить себе аппетита, он отказался от чая. Скоро послышались шаги и знакомый смех; хлопнула дверь, и в комнату вбежала Ольга Ивановна в широкополой шляпе и с ящиком в руке, а вслед за нею с большим зонтом и со складным стулом вошел веселый, краснощекий Рябовский.
– Дымов! – вскрикнула Ольга Ивановна и вспыхнула от радости. – Дымов! – повторила она, кладя ему на грудь голову и обе руки. – Это ты! Отчего ты так долго не приезжал? Отчего? Отчего?
– Когда же мне, мама? Я всегда занят, а когда бываю свободен, то все случается так, что расписание поездов не подходит.
– Но как я рада тебя видеть! Ты мне всю, всю ночь снился, и я боялась, как бы ты не заболел. Ах, если б ты знал, как ты мил, как ты кстати приехал! Ты будешь моим, спасителем. Ты один только можешь спасти меня! Завтра будет здесь преоригинальная свадьба, – продолжала она, смеясь и завязывая мужу галстук. – Женится молодой телеграфист на станции, некто Чикельдеев. Красивый молодой человек, ну, неглупый, и есть в лице, знаешь, что-то сильное, медвежье… Можно с него молодого варяга писать. Мы, все дачники, принимаем в нем участие и дали ему честное слово быть у него на свадьбе… Человек небогатый, одинокий, робкий, и, конечно, было бы грешно отказать ему в участии. Представь, после обедни венчанье, потом из церкви все пешком до квартиры невесты… понимаешь, роща, пение птиц, солнечные пятна на траве, и все мы разноцветными пятнами на ярко-зеленом фоне – преоригинально, во вкусе французских экспрессионистов. Но, Дымов, в чем я пойду в церковь? – сказала Ольга Ивановна и сделала плачущее лицо. – У меня здесь ничего нет, буквально ничего! Ни платья, ни цветов, ни перчаток… Ты должен меня спасти. Если приехал, то, значит, сама судьба велит тебе спасать меня. Возьми, мой дорогой, ключи, поезжай домой и возьми там в гардеробе мое розовое платье. Ты его помнишь, оно висит первое… Потом в кладовой с правой стороны на полу ты увидишь две картонки. Как откроешь верхнюю, так там все тюль, тюль, тюль и разные лоскутки, а под ними цветы. Цветы все вынь осторожно, постарайся, дуся, не помять их, потом я выберу… И перчатки купи.
– Хорошо, – сказал Дымов. – Я завтра поеду и пришлю.
– Когда же завтра? – спросила Ольга Ивановна и посмотрела на него с удивлением. – Когда же ты успеешь завтра? Завтра отходит первый поезд в девять часов, а венчание в одиннадцать. Нет, голубчик, надо сегодня, обязательно сегодня! Если завтра тебе нельзя будет приехать, то пришли с рассыльным. Ну, иди же… Сейчас должен прийти пассажирский поезд. Не опоздай, дуся.
– Хорошо.
– Ах, как мне жаль тебя отпускать, – сказала Ольга Ивановна, и слезы навернулись у нее на глазах. – И зачем я, дура, дала слово телеграфисту?
Дымов быстро выпил стакан чаю, взял баранку и, кротко улыбаясь, пошел на станцию. А икру, сыр и белорыбицу съели два брюнета и толстый актер.
В тихую лунную июльскую ночь Ольга Ивановна стояла на палубе волжского парохода и смотрела то на воду, то на красивые берега. Рядом с нею стоял Рябовский и говорил ей, что черные тени на воде – не тени, а сон, что в виду этой колдовской воды с фантастическим блеском, в виду бездонного неба и грустных, задумчивых берегов, говорящих о суете нашей жизни и о существовании чего-то высшего, вечного, блаженного, хорошо бы забыться, умереть, стать воспоминанием. Прошедшее пошло и неинтересно, будущее ничтожно, а эта чудная, единственная в жизни ночь скоро кончится, сольется с вечностью – зачем же жить?
А Ольга Ивановна прислушивалась то к голосу Рябовского, то к тишине ночи и думала о том, что она бессмертна и никогда не умрет. Бирюзовый цвет воды, какого она раньше никогда не видала, небо, берега, черные тени и безотчетная радость, наполнявшая ее душу, говорили ей, что из нее выйдет великая художница и что где-то там за далью, за лунной ночью, в бесконечном пространстве ожидают ее успех, слава, любовь народа… Когда она не мигая долго смотрела вдаль, ей чудились толпы людей, огни, торжественные звуки музыки, крики восторга, сама она в белом платье и цветы, которые сыпались на нее со всех сторон. Думала она также о том, что рядом с нею, облокотившись о борт, стоит настоящий великий человек, гений, божий избранник… Все, что он создал до сих пор, прекрасно, ново и необыкновенно, а то, что создаст он со временем, когда с возмужалостью окрепнет его редкий талант, будет поразительно, неизмеримо высоко, и это видно по его лицу, по манере выражаться и по его отношению к природе. О тенях, вечерних тонах, о лунном блеске он говорит как-то особенно, своим языком, так что невольно чувствуется обаяние его власти над природой. Сам он очень красив, оригинален, и жизнь его, независимая, свободная, чуждая всего житейского, похожа на жизнь птицы.
– Становится свежо, – сказала Ольга Ивановна и вздрогнула.
Рябовский окутал ее в свой плащ и сказал печально:
– Я чувствую себя в вашей власти. Я раб. Зачем вы сегодня так обворожительны?
Он все время глядел на нее не отрываясь, и глаза его были страшны, и она боялась взглянуть на него.
– Я безумно люблю вас… – шептал он, дыша ей на щеку. – Скажите мне одно слово, и я не буду жить, брошу искусство… – бормотал он в сильном волнении. – Любите меня, любите…
– Не говорите так, – сказала Ольга Ивановна, закрывая глаза. – Это страшно. А Дымов?
– Что Дымов? Почему Дымов? Какое мне дело до Дымова? Волга, луна, красота, моя любовь, мой восторг, а никакого нет Дымова… Ах, я ничего не знаю… Не нужно мне прошлого, мне дайте одно мгновение… один миг!
У Ольги Ивановны забилось сердце. Она хотела думать о муже, но все ее прошлое со свадьбой, с Дымовым и с вечеринками казалось ей маленьким, ничтожным, тусклым, ненужным и далеким-далеким… В самом деле: что Дымов? почему Дымов? какое ей дело до Дымова? да существует ли он в природе, и не сон ли он только?
«Для него, простого и обыкновенного человека, достаточно и того счастья, которое он уже получил, – думала она, закрывая лицо руками. – Пусть осуждают там, проклинают, а я вот назло всем возьму и погибну, возьму вот и погибну… Надо испытать все в жизни. Боже, как жутко и как хорошо!»
– Ну что? Что? – бормотал художник, обнимая ее и жадно целуя руки, которыми она слабо пыталась отстранить его от себя. – Ты меня любишь? Да? Да? О, какая ночь! Чудная ночь!
– Да, какая ночь! – прошептала она, глядя ему в глаза, блестящие от слез, потом быстро оглянулась, обняла его и крепко поцеловала в губы.
– К Кинешме подходим! – сказал кто-то на другой стороне палубы.
Послышались тяжелые шаги. Это проходил мимо человек из буфета.
– Послушайте, – сказала ему Ольга Ивановна, смеясь и плача от счастья, – принесите нам вина.
Художник, бледный от волнения, сел на скамью, посмотрел на Ольгу Ивановну обожающими, благодарными глазами, потом закрыл глаза и сказал, томно улыбаясь:
– Я устал.
И прислонился головою к борту.
Второго сентября день был теплый и тихий, но пасмурный. Рано утром на Волге бродил легкий туман, а после девяти часов стал накрапывать дождь. И не было никакой надежды, что небо прояснится. За чаем Рябовский говорил Ольге Ивановне, что живопись – самое неблагодарное и самое скучное искусство, что он не художник, что одни только дураки думают, что у него есть талант, и вдруг, ни с того ни с сего, схватил нож и поцарапал им свой самый лучший этюд. После чая он, мрачный, сидел у окна и смотрел на Волгу. А Волга уже была без блеска, тусклая, матовая, холодная на вид. Все, все напоминало о приближении тоскливой хмурой осени. И казалось, что роскошные зеленые ковры на берегах, алмазные отражения лучей, прозрачную синюю даль и все щегольское и парадное природа сняла теперь с Волги и уложила в сундуки до будущей весны, и вороны летали около Волги и дразнили ее: «Голая! Голая!» Рябовский слушал их карканье и думал о том, что он уже выдохся и потерял талант, что все на этом свете условно, относительно и глупо и что не следовало бы связывать себя с этой женщиной… Одним словом, он был не в духе и хандрил.
Ольга Ивановна сидела за перегородкой на кровати и, перебирая пальцами свои прекрасные льняные волосы, воображала себя то в гостиной, то в спальне, то в кабинете мужа; воображение уносило ее в театр, к портнихе и к знаменитым друзьям. Что-то они поделывают теперь? Вспоминают ли о ней? Сезон уже начался, и пора бы подумать о вечеринках. А Дымов? Милый Дымов! Как кротко и детски-жалобно он просит ее в своих письмах поскорее ехать домой! Каждый месяц он высылал ей по семьдесят пять рублей, а когда она написала ему, что задолжала художникам сто рублей, то он прислал ей и эти сто. Какой добрый, великодушный человек! Путешествие утомило Ольгу Ивановну, она скучала, и ей хотелось поскорее уйти от этих мужиков, от запаха речной сырости и сбросить с себя это чувство физической нечистоты, которое она испытывала все время, живя в крестьянских избах и кочуя из села в село. Если бы Рябовский не дал честного слова художникам, что он проживет с ними здесь до двадцатого сентября, то можно было бы уехать сегодня же. И как бы это было хорошо!
– Боже мой, – простонал Рябовский, – когда же наконец будет солнце? Не могу же я солнечный пейзаж продолжать без солнца!..
– А у тебя есть этюд при облачном небе, – сказала Ольга Ивановна, выходя из-за перегородки. – Помнишь, на правом плане лес, а на левом – стадо коров и гуси. Теперь ты мог бы его кончить.
– Э! – поморщился художник. – Кончить! Неужели вы думаете, что сам я так глуп, что не знаю, что мне нужно делать!
– Как ты ко мне переменился! – вздохнула Ольга Ивановна.
– Ну, и прекрасно.
У Ольги Ивановны задрожало лицо, она отошла к печке и заплакала.
– Да, недоставало только слез. Перестаньте! У меня тысячи причин плакать, однако же я не плачу.
– Тысячи причин! – всхлипнула Ольга Ивановна. – Самая главная причина, что вы уже тяготитесь мной. Да! – сказала она и зарыдала. – Если говорить правду, то вы стыдитесь нашей любви. Вы все стараетесь, чтобы художники не заметили, хотя этого скрыть нельзя и им все давно уже известно.
– Ольга, я об одном прошу вас, – сказал художник умоляюще и приложив руку к сердцу, – об одном: не мучьте меня! Больше мне от вас ничего не нужно!
– Но поклянитесь, что вы меня все еще любите!
– Это мучительно! – процедил сквозь зубы художник и вскочил. – Кончится тем, что я брошусь в Волгу или сойду с ума! Оставьте меня!
– Ну, убейте, убейте меня! – крикнула Ольга Ивановна. – Убейте!
Она опять зарыдала и пошла за перегородку. На соломенной крыше избы зашуршал дождь. Рябовский схватил себя за голову и прошелся из угла в угол, потом с решительным лицом, как будто желая что-то кому-то доказать, надел фуражку, перекинул через плечо ружье и вышел из избы.
По уходе его Ольга Ивановна долго лежала на кровати и плакала. Сначала она думала о том, что хорошо бы отравиться, чтобы вернувшийся Рябовский застал ее мертвою, потом же она унеслась мыслями в гостиную, в кабинет мужа и вообразила, как она сидит неподвижно рядом с Дымовым и наслаждается физическим покоем и чистотой и как вечером сидит в театре и слушает Мазини. И тоска по цивилизации, по городскому шуму и известным людям защемила ее сердце. В избу вошла баба и стала не спеша топить печь, чтобы готовить обед. Запахло гарью, и воздух посинел от дыма. Приходили художники в высоких грязных сапогах и с мокрыми от дождя лицами, рассматривали этюды и говорили себе в утешение, что Волга даже и в дурную погоду имеет свою прелесть. А дешевые часы на стенке: тик-тик-тик… Озябшие мухи столпились в переднем углу около образов и жужжат, и слышно, как под лавками в толстых папках возятся прусаки…
Рябовский вернулся домой, когда заходило солнце. Он бросил на стол фуражку и, бледный, замученный, в грязных сапогах, опустился на лавку и закрыл глаза.
– Я устал… – сказал он и задвигал бровями, силясь поднять веки.
Чтобы приласкаться к нему и показать, что она не сердится, Ольга Ивановна подошла к нему, молча поцеловала и провела гребенкой по его белокурым волосам. Ей захотелось причесать его.
– Что такое? – спросил он, вздрогнув, точно к нему прикоснулись чем-то холодным, и открыл глаза. – Что такое? Оставьте меня в покое, прошу вас.
Он отстранил ее руками и отошел, и ей показалось, что лицо его выражало отвращение и досаду. В это время баба осторожно несла ему в обеих руках тарелку со щами, и Ольга Ивановна видела, как она обмочила во щах свои большие пальцы. И грязная баба с перетянутым животом, и щи, которые стал жадно есть Рябовский, и изба, и вся эта жизнь, которую вначале она так любила за простоту и художественный беспорядок, показались ей теперь ужасными. Она вдруг почувствовала себя оскорбленной и сказала холодно:
– Нам нужно расстаться на некоторое время, а то от скуки мы можем серьезно поссориться. Мне это надоело. Сегодня я уеду.
– На чем? На палочке верхом?
– Сегодня четверг, значит, в половине десятого придет пароход.
– А? Да, да… Ну что ж, поезжай… – сказал мягко Рябовский, утираясь вместо салфетки полотенцем. – Тебе здесь скучно и делать нечего, и надо быть большим эгоистом, чтобы удерживать тебя. Поезжай, а после двадцатого увидимся.
Ольга Ивановна укладывалась весело, и даже щеки у нее разгорелись от удовольствия. Неужели это правда, – спрашивала она себя, – что скоро она будет писать в гостиной, а спать в спальне и обедать со скатертью? У нее отлегло от сердца, и она уже не сердилась на художника.
– Краски и кисти я оставлю тебе, Рябуша, – говорила она. – Что останется, привезешь… Смотри же, без меня тут не ленись, не хандри, а работай. Ты у меня молодчина, Рябуша.
В девять часов Рябовский на прощанье поцеловал ее для того, как она думала, чтобы не целовать на пароходе при художниках, и проводил на пристань. Подошел скоро пароход и увез ее.
Приехала она домой через двое с половиной суток. Не снимая шляпы и ватерпруфа, тяжело дыша от волнения, она прошла в гостиную, а оттуда в столовую. Дымов без сюртука, в расстегнутой жилетке сидел за столом и точил нож о вилку; перед ним на тарелке лежал рябчик. Когда Ольга Ивановна входила в квартиру, она была убеждена, что необходимо скрыть все от мужа и что на это хватит у нее уменья и силы, но теперь, когда она увидела широкую, кроткую, счастливую улыбку и блестящие, радостные глаза, она почувствовала, что скрывать от этого человека так же подло, отвратительно и так же невозможно и не под силу ей, как оклеветать, украсть или убить, и она в одно мгновение решила рассказать ему все, что было. Давши ему поцеловать себя и обнять, она опустилась перед ним на колени и закрыла лицо.
– Что? Что, мама? – спросил он нежно. – Соскучилась?
Она подняла лицо, красное от стыда, и поглядела на него виновато и умоляюще, но страх и стыд помешали ей говорить правду.
– Ничего… – сказала она. – Это я так…
– Сядем, – сказал он, поднимая ее и усаживая за стол. – Вот так… Кушай рябчика. Ты проголодалась, бедняжка.
Она жадно вдыхала в себя родной воздух и ела рябчика, а он с умилением глядел на нее и радостно смеялся.
По-видимому, с середины зимы Дымов стал догадываться, что его обманывают. Он, как будто у него была совесть нечиста, не мог уже смотреть жене прямо в глаза, не улыбался радостно при встрече с нею и, чтобы меньше оставаться с нею наедине, часто приводил к себе обедать своего товарища Коростелева, маленького стриженого человечка с помятым лицом, который, когда разговаривал с Ольгой Ивановной, то от смущения расстегивал все пуговицы своего пиджака и опять их застегивал и потом начинал правой рукой щипать свой левый ус. За обедом оба доктора говорили о том, что при высоком стоянии диафрагмы иногда бывают перебои сердца, или что множественные невриты в последнее время наблюдаются очень часто, или что вчера Дымов, вскрывши труп с диагностикой «злокачественная анемия», нашел рак поджелудочной железы. И казалось, что оба они вели медицинский разговор только для того, чтобы дать Ольге Ивановне возможность молчать, то есть не лгать. После обеда Коростелев садился за рояль, а Дымов вздыхал и говорил ему:
– Эх, брат! Ну, да что! Сыграй-ка что-нибудь печальное.
Подняв плечи и широко расставив пальцы, Коростелев брал несколько аккордов и начинал петь тенором «Укажи мне такую обитель, где бы русский мужик не стонал», а Дымов еще раз вздыхал, подпирал голову кулаком и задумывался.
В последнее время Ольга Ивановна вела себя крайне неосторожно. Каждое утро она просыпалась в самом дурном настроении и с мыслью, что она Рябовского уже не любит и что, слава богу, все уже кончено. Но, напившись кофе, она соображала, что Рябовский отнял у нее мужа и что теперь она осталась без мужа и без Рябовского; потом она вспоминала разговоры своих знакомых о том, что Рябовский готовит к выставке нечто поразительное, смесь пейзажа с жанром, во вкусе Поленова, отчего все, кто бывает в его мастерской, приходят в восторг; но ведь это, думала она, он создал под ее влиянием, и вообще благодаря ее влиянию он сильно изменился к лучшему. Влияние ее так благотворно и существенно, что если она оставит его, то он, пожалуй, может погибнуть. И вспоминала она также, что в последний раз он приходил к ней в каком-то сером сюртучке с искрами и в новом галстуке и спрашивал томно: «Я красив?» И в самом деле, он, изящный, со своими длинными кудрями и с голубыми глазами, был очень красив (или, быть может, так показалось) и был ласков с ней.
Вспомнив про многое и сообразив, Ольга Ивановна одевалась и в сильном волнении ехала в мастерскую к Рябовскому. Она заставала его веселым и восхищенным своею в самом деле великолепною картиной; он прыгал, дурачился и на серьезные вопросы отвечал шутками. Ольга Ивановна ревновала Рябовского к картине и ненавидела ее, но из вежливости простаивала перед картиной молча минут пять и, вздохнув, как вздыхают перед святыней, говорила тихо:
– Да, ты никогда не писал еще ничего подобного. Знаешь, даже страшно.
Потом она начинала умолять его, чтобы он любил ее, не бросал, чтобы пожалел ее, бедную и несчастную. Она плакала, целовала ему руки, требовала, чтобы он клялся ей в любви, доказывала ему, что без ее хорошего влияния он собьется с пути и погибнет. И, испортив ему хорошее настроение духа и чувствуя себя униженной, она уезжала к портнихе или к знакомой актрисе похлопотать насчет билета.
Если она не заставала его в мастерской, то оставляла ему письмо, в котором клялась, что если он сегодня не придет к ней, то она непременно отравится. Он трусил, приходил к ней и оставался обедать. Не стесняясь присутствием мужа, он говорил ей дерзости, она отвечала ему тем же. Оба чувствовали, что они связывают друг друга, что они деспоты и враги, и злились, и от злости не замечали, что оба они неприличны и что даже стриженый Коростелев понимает все. После обеда Рябовский спешил проститься и уйти.
– Куда вы идете? – спрашивала его Ольга Ивановна в передней, глядя на него с ненавистью.
Он, морщась и щуря глаза, называл какую-нибудь даму, общую знакомую, и было видно, что это он смеется над ее ревностью и хочет досадить ей. Она шла к себе в спальню и ложилась в постель; от ревности, досады, чувства унижения и стыда она кусала подушку и начинала громко рыдать. Дымов оставлял Коростелева в гостиной, шел в спальню и, сконфуженный, растерянный, говорил тихо:
– Не плачь громко, мама… Зачем? Надо молчать об этом… Надо не подавать вида… Знаешь, что случилось, того уже не поправишь.
Не зная, как усмирить в себе тяжелую ревность, от которой даже в висках ломило, и думая, что еще можно поправить дело, она умывалась, пудрила заплаканное лицо и летела к знакомой даме. Не застав у нее Рябовского, она ехала к другой, потом к третьей… Сначала ей было стыдно так ездить, но потом она привыкла, и случалось, что в один вечер она объезжала всех знакомых женщин, чтобы отыскать Рябовского, и все понимали это.
Однажды она сказала Рябовскому про мужа:
Эта фраза ей так понравилась, что, встречаясь с художниками, которые знали об ее романе с Рябовским, она всякий раз говорила про мужа, делая энергический жест рукой:
– Этот человек гнетет меня своим великодушием!
Порядок жизни был такой же, как в прошлом году. По средам бывали вечеринки. Артист читал, художники рисовали, виолончелист играл, певец пел, и неизменно в половине двенадцатого открывалась дверь, ведущая в столовую, и Дымов, улыбаясь, говорил:
– Пожалуйте, господа, закусить.
По-прежнему Ольга Ивановна искала великих людей, находила и не удовлетворялась и опять искала. По-прежнему она каждый день возвращалась поздно ночью, но Дымов уже не спал, как в прошлом году, а сидел у себя в кабинете и что-то работал. Ложился он часа в три, а вставал в восемь.
Однажды вечером, когда она, собираясь в театр, стояла перед трюмо, в спальню вошел Дымов во фраке и в белом галстуке. Он кротко улыбался и, как прежде, радостно смотрел жене прямо в глаза. Лицо его сияло.
– Я сейчас диссертацию защищал, – сказал он, садясь и поглаживая колена.
– Защитил? – спросила Ольга Ивановна.
– Ого! – засмеялся он и вытянул шею, чтобы увидеть в зеркале лицо жены, которая продолжала стоять к нему спиной и поправлять прическу. – Ого! – повторил он. – Знаешь, очень возможно, что мне предложат приват-доцентуру по общей патологии. Этим пахнет.
Видно было по его блаженному, сияющему лицу, что если бы Ольга Ивановна разделила с ним его радость и торжество, то он простил бы ей все, и настоящее и будущее, и все бы забыл, но она не понимала, что значит приват-доцентура и общая патология, к тому же боялась опоздать в театр и ничего не сказала.
Он посидел две минуты, виновато улыбнулся и вышел.
Это был беспокойнейший день.
У Дымова сильно болела голова; он утром не пил чаю, не пошел в больницу и все время лежал у себя в кабинете на турецком диване. Ольга Ивановна, по обыкновению, в первом часу отправилась к Рябовскому, чтобы показать ему свой этюд nature morte и спросить его, почему он вчера не приходил. Этюд казался ей ничтожным, и написала она его только затем, чтобы иметь лишний предлог сходить к художнику.
Она вошла к нему без звонка, и, когда в передней снимала калоши, ей послышалось, как будто в мастерской что-то тихо пробежало, по-женски шурша платьем, и когда она поспешила заглянуть в мастерскую, то увидела только кусок коричневой юбки, который мелькнул на мгновение и исчез за большою картиной, занавешенной вместе с мольбертом до пола черным коленкором. Сомневаться нельзя было, это пряталась женщина. Как часто сама Ольга Ивановна находила себе убежище за этой картиной! Рябовский, по-видимому очень смущенный, как бы удивился ее приходу, протянул к ней обе руки и сказал, натянуто улыбаясь:
– А-а-а-а! Очень рад вас видеть. Что скажете хорошенького?
Глаза у Ольги Ивановны наполнились слезами. Ей было стыдно, горько, и она за миллион не согласилась бы говорить в присутствии посторонней женщины, соперницы, лгуньи, которая стояла теперь за картиной и, вероятно, злорадно хихикала.
– Я принесла вам этюд… – сказала она робко, тонким голоском, и губы ее задрожали, – nature morte.
– А-а-а… этюд?
Художник взял в руки этюд и, рассматривая его, как бы машинально прошел в другую комнату.
Ольга Ивановна покорно шла за ним.
– Nature morte… первый сорт, – бормотал он, подбирая рифму, – курорт… черт… порт…
Из мастерской послышались торопливые шаги и шуршанье платья. Значит, она ушла. Ольге Ивановне хотелось громко крикнуть, ударить художника по голове чем-нибудь тяжелым и уйти, но она ничего не видела сквозь слезы, была подавлена своим стыдом и чувствовала себя уже не Ольгой Ивановной и не художницей, а маленькою козявкой.
– Я устал… – томно проговорил художник, глядя на этюд и встряхивая головой, чтобы побороть дремоту. – Это мило, конечно, но и сегодня этюд, и в прошлом году этюд, и через месяц будет этюд… Как вам не наскучит? Я бы на вашем месте бросил живопись и занялся серьезно музыкой или чем-нибудь. Ведь вы не художница, а музыкантша. Однако, знаете, как я устал! Я сейчас скажу, чтоб дали чаю… А?
Он вышел из комнаты, и Ольга Ивановна слышала, как он что-то приказывал своему лакею. Чтоб не прощаться, не объясняться, а главное, не зарыдать, она, пока не вернулся Рябовский, поскорее побежала в переднюю, надела калоши и вышла на улицу. Тут она легко вздохнула и почувствовала себя навсегда свободной и от Рябовского, и от живописи, и от тяжелого стыда, который так давил ее в мастерской. Все кончено!
Она поехала к портнихе, потом к Барнаю, который только вчера приехал, от Барная – в нотный магазин, и все время она думала о том, как она напишет Рябовскому холодное, жесткое, полное собственного достоинства письмо и как весною или летом она поедет с Дымовым в Крым, освободится там окончательно от прошлого и начнет новую жизнь.
Вернувшись домой поздно вечером, она, не переодеваясь, села в гостиной сочинять письмо. Рябовский сказал ей, что она не художница, и она в отместку напишет ему теперь, что он каждый год пишет все одно и то же и каждый день говорит одно и то же, что он застыл и что из него не выйдет ничего, кроме того, что уже вышло. Ей хотелось написать также, что он многим обязан ее хорошему влиянию, а если он поступает дурно, то это только потому, что ее влияние парализуется разными двусмысленными особами, вроде той, которая сегодня пряталась за картину.
– Мама! – позвал из кабинета Дымов, не отворяя двери. – Мама!
– Что тебе?
– Мама, ты не входи ко мне, а только подойди к двери. Вот что… Третьего дня я заразился в больнице дифтеритом, и теперь… мне нехорошо. Пошли поскорее за Коростелевым.
Ольга Ивановна всегда звала мужа, как всех знакомых мужчин, не по имени, а по фамилии; его имя Осип не нравилось ей, потому что напоминало гоголевского Осипа и каламбур: «Осип охрип, а Архип осип». Теперь же она вскрикнула:
– Осип, это не может быть!
– Пошли! Мне нехорошо… – сказал за дверью Дымов, и слышно было, как он подошел к дивану и лег. – Пошли, – глухо послышался его голос.
«Что же это такое? – подумала Ольга Ивановна, холодея от ужаса. – Ведь это опасно!»
Без всякой надобности она взяла свечу и пошла к себе в спальню и тут, соображая, что ей нужно делать, нечаянно поглядела на себя в трюмо. С бледным, испуганным лицом, в жакете с высокими рукавами, с желтыми воланами на груди и с необыкновенным направлением полос на юбке она показалась себе страшной и гадкой. Ей вдруг стало до боли жаль Дымова, его безграничной любви к ней, его молодой жизни и даже этой его осиротелой постели, на которой он давно уже не спал, и вспоминалась ей его обычная, кроткая, покорная улыбка. Она горько заплакала и написала Коростелеву умоляющее письмо. Было два часа ночи.
Когда в восьмом часу утра Ольга Ивановна, с тяжелой от бессонницы головой, непричесанная, некрасивая и с виноватым выражением вышла из спальни, мимо нее прошел в переднюю какой-то господин с черною бородой, по-видимому доктор. Пахло лекарствами. Около двери в кабинет стоял Коростелев и правою рукою крутил юный ус.
– К нему, извините, я вас не пущу, – угрюмо сказал он Ольге Ивановне. – Заразиться можно. Да и не к чему вам, в сущности. Он все равно в бреду.
– У него настоящий дифтерит? – спросила шепотом Ольга Ивановна.
– Тех, кто на рожон лезет, по-настоящему под суд отдавать надо, – пробормотал Коростелев, не отвечая на вопрос Ольги Ивановны. – Знаете, отчего он заразился? Во вторник у мальчика высасывал через трубочку дифтеритные палочки. А к чему? Глупо… Так, сдуру…
– Опасно? Очень? – спросила Ольга Ивановна.
– Да, говорят, что форма тяжелая. Надо бы за Шреком послать, в сущности.
Приходил маленький, рыженький, с длинным носом и с еврейским акцентом, потом высокий, сутулый, лохматый, похожий на протодьякона; потом молодой, очень полный, с красным лицом и в очках. Это врачи приходили дежурить около своего товарища. Коростелев, отдежурив свое время, не уходил домой, а оставался и, как тень, бродил по всем комнатам. Горничная подавала дежурившим докторам чай и часто бегала в аптеку, и некому было убрать комнат. Было тихо и уныло.
Ольга Ивановна сидела у себя в спальне и думала о том, что это Бог ее наказывает за то, что она обманывала мужа. Молчаливое, безропотное, непонятное существо, обезличенное своею кротостью, бесхарактерное, слабое от излишней доброты, глухо страдало где-то там у себя на диване и не жаловалось. А если бы оно пожаловалось, хотя бы в бреду, то дежурные доктора узнали бы, что виноват тут не один только дифтерит. Спросили бы они Коростелева: он знает все и недаром на жену своего друга смотрит такими глазами, как будто она-то и есть самая главная, настоящая злодейка, а дифтерит только ее сообщник. Она уже не помнила ни лунного вечера на Волге, ни объяснений в любви, ни поэтической жизни в избе, а помнила только, что она из пустой прихоти, из баловства, вся, с руками и с ногами, вымазалась во что-то грязное, липкое, от чего никогда уж не отмоешься…
«Ах, как я страшно солгала! – думала она, вспоминая о беспокойной любви, какая у нее была с Рябовским. – Будь оно все проклято!..»
В четыре часа она обедала вместе с Коростелевым. Он ничего не ел, пил только красное вино и хмурился. Она тоже ничего не ела. То она мысленно молилась и давала обет Богу, что если Дымов выздоровеет, то она полюбит его опять и будет верною женой. То, забывшись на минуту, она смотрела на Коростелева и думала: «Неужели не скучно быть простым, ничем не замечательным, неизвестным человеком, да еще с таким помятым лицом и с дурными манерами?» То ей казалось, что ее сию минуту убьет Бог за то, что она, боясь заразиться, ни разу еще не была в кабинете у мужа. А в общем было тупое унылое чувство и уверенность, что жизнь уже испорчена и что ничем ее не исправишь…
После обеда наступили потемки. Когда Ольга Ивановна вышла в гостиную, Коростелев спал на кушетке, подложив под голову шелковую подушку, шитую золотом. «Кхи-пуа… – храпел он, – кхи-пуа».
И доктора, приходившие дежурить и уходившие, не замечали этого беспорядка. То, что чужой человек спал в гостиной и храпел, и этюды на стенах, и причудливая обстановка, и то, что хозяйка была непричесана и неряшливо одета, – все это не возбуждало теперь ни малейшего интереса. Один из докторов нечаянно чему-то засмеялся, и как-то странно и робко прозвучал этот смех, даже жутко сделалось.
Когда Ольга Ивановна в другой раз вышла в гостиную, Коростелев уже не спал, а сидел и курил.
– У него дифтерит носовой полости, – сказал он вполголоса. – Уже и сердце неважно работает. В сущности, плохи дела.
– А вы пошлите за Шреком, – сказала Ольга Ивановна.
– Был уже. Он-то и заметил, что дифтерит перешел в нос. Э, да что Шрек! В сущности, ничего Шрек. Он Шрек, я Коростелев – и больше ничего.
Время тянулось ужасно долго. Ольга Ивановна лежала одетая в не убранной с утра постели и дремала. Ей чудилось, что вся квартира от полу до потолка занята громадным куском железа и что стоит только вынести вон железо, как всем станет весело и легко. Очнувшись, она вспомнила, что это не железо, а болезнь Дымова.
«Nature morte, порт… – думала она, опять впадая в забытье, – спорт… курорт… А как Шрек? Шрек, грек, врек… крек… А где-то теперь мои друзья? Знают ли они, что у нас горе? Господи, спаси… избави. Шрек, грек…»
И опять железо… Время тянулось длинно, а часы в нижнем этаже били часто. И то и дело слышались звонки; приходили доктора… Вошла горничная с пустым стаканом на подносе и спросила:
– Барыня, постель прикажете постлать?
И, не получив ответа, вышла. Пробили внизу часы, приснился дождь на Волге, и опять кто-то вошел в спальню, кажется, посторонний. Ольга Ивановна вскочила и узнала Коростелева.
– Который час? – спросила она.
– Около трех.
– Ну что?
– Да что! Я пришел сказать: кончается…
Он всхлипнул, сел на кровать рядом с ней и вытер слезы рукавом. Она сразу не поняла, но вся похолодела и стала медленно креститься.
– Кончается… – повторил он тонким голоском и опять всхлипнул. – Умирает, потому что пожертвовал собой… Какая потеря для науки! – сказал он с горечью. – Это, если всех нас сравнить с ним, был великий, необыкновенный человек! Какие дарования! Какие надежды он подавал нам всем! – продолжал Коростелев, ломая руки. – Господи боже мой, это был бы такой ученый, какого теперь с огнем не найдешь. Оська Дымов, Оська Дымов, что ты наделал! Ай-ай, боже мой!
Коростелев в отчаянии закрыл обеими руками лицо и покачал головой.
– А какая нравственная сила! – продолжал он, все больше и больше озлобляясь на кого-то. – Добрая, чистая, любящая душа – не человек, а стекло! Служил науке и умер от науки. А работал, как вол, день и ночь, никто его не щадил, и молодой ученый, будущий профессор, должен был искать себе практику и по ночам заниматься переводами, чтобы платить вот за эти… подлые тряпки!
Коростелев поглядел с ненавистью на Ольгу Ивановну, ухватился за простыню обеими руками и сердито рванул, как будто она была виновата.
– И сам себя не щадил, и его не щадили. Э, да что, в сущности!
– Да, редкий человек! – сказал кто-то басом в гостиной.
Ольга Ивановна вспомнила всю свою жизнь с ним, от начала до конца, со всеми подробностями, и вдруг поняла, что это был в самом деле необыкновенный, редкий и, в сравнении с теми, кого она знала, великий человек. И, вспомнив, как к нему относились ее покойный отец и все товарищи-врачи, она поняла, что все они видели в нем будущую знаменитость. Стены, потолок, лампа и ковер на полу замигали ей насмешливо, как бы желая сказать: «Прозевала! прозевала!» Она с плачем бросилась из спальни, шмыгнула в гостиной мимо какого-то незнакомого человека и вбежала в кабинет к мужу. Он лежал неподвижно на турецком диване, покрытый до пояса одеялом. Лицо его страшно осунулось, похудело и имело серовато-желтый цвет, какого никогда не бывает у живых; и только по лбу, по черным бровям да по знакомой улыбке можно было узнать, что это Дымов. Ольга Ивановна быстро ощупала его грудь, лоб и руки. Грудь еще была тепла, но лоб и руки были неприятно холодны. И полуоткрытые глаза смотрели не на Ольгу Ивановну, а на одеяло.
– Дымов! – позвала она громко. – Дымов!
Она хотела объяснить ему, что то была ошибка, что не все еще потеряно, что жизнь еще может быть прекрасной и счастливой, что он редкий, необыкновенный, великий человек и что она будет всю жизнь благоговеть перед ним, молиться и испытывать священный страх…
– Дымов! – звала она его, трепля его за плечо и не веря тому, что он уже никогда не проснется. – Дымов, Дымов же!
А в гостиной Коростелев говорил горничной:
– Да что тут спрашивать? Вы ступайте в церковную сторожку и спросите, где живут богаделки. Они и обмоют тело и уберут – все сделают, что нужно.
1892 г.
Сюжет рассказа «Попрыгунья» (1892) построен так, что вначале ничто не предвещает трагической развязки. Ольга Ивановна, вышедшая замуж за доктора Дымова, окружена талантливыми людьми: это актёр драматического театра, певец из оперы, литератор, музыкант, помещик, несколько художников, среди которых и молодой красавец Рябовский. Все за ней ухаживают, учат своему искусству, и Ольга Ивановна увлечена ими. «Среди этой артистической, свободной и избалованной судьбой компании, правда, деликатной и скромной, Дымов казался чужим, лишним и маленьким, хотя был высок ростом и широк в плечах». Гоняясь всю жизнь за знаменитостями и собирая их у себя в доме, Ольга Ивановна не разглядела замечательного таланта самоотверженной души своего мужа. Когда он, заразившись дифтеритом от больного ребёнка, умирает и товарищи врачи говорят о нём как о редком, замечательном человеке, Ольга Ивановна сожалеет, что «прозевала знаменитость». Дымов изображён мягким, интеллигентным человеком, любящим свою жену. Но, видя вокруг себя, в своём доме эту духовно ограниченную компанию, он не может, в силу своих понятий о культуре, выразить недовольство, не сопротивляется, мирится с бесцеремонностью жены. Даже когда стало ясно, что жена изменяет ему, он не решается объясниться, надеясь, что ужасная драма разрешится сама собой. В пору этих тяжёлых переживаний Дымов умирает.
Особенности стиля. В рассказе «Попрыгунья» отчётливо выразился художественный стиль, которым овладел Чехов к концу 80-х-началу 90-х годов. Авторская ирония проглядывает в том, как сочетаются и соотносятся детали картины, отбору которых писатель придаёт важное значение. На своей свадьбе Ольга Ивановна как бы демонстрирует мужа своим знаменитым друзьям: «Посмотрите на него: не правда ли, в нём что-то есть,- говорила она, кивая на мужа и как бы желая объяснить, почему это она вышла за простого, очень обыкновенного и ничем не замечательного человека ».
Здесь же она, «хватая за руку» собеседника, повторяя «слушайте, слушайте», рассказывает, как «Дымов врезался по самые уши», а она «всю ночь проплакала и сама влюбилась адски». Грубая, примитивная лексика выдаёт Ольгу Ивановну с головой. Она не стыдится говорить чужим людям о своих отношениях с мужем.
Детали поведения и речь рисуют человека поверхностного, легкомысленного, невоспитанного. Чехов не оставляет у читателя никаких сомнений насчёт характера и нравственных качеств Ольги Ивановны. Тут же, на свадьбе, она ещё раз демонстрирует мужа, как экспонат: «Не правда ли, в нём есть что-то сильное, могучее, медвежье? Теперь его лицо обращено к нам в три четверти, плохо освещено, но когда он обернётся, вы посмотрите на его лоб. Рябовский, что вы скажете об этом лбе? Дымов, мы о тебе говорим!- крикнула она мужу.- Иди сюда. Протяни свою честную руку Рябовскому… Вот так. Будьте друзьями ».
Русский писатель, прозаик и драматург Чехов за четверть века своего творчества написал более 300 великолепнейших произведений. Это были и юмористические рассказы, и повести, и рассказы, и пьесы, многие из которых стали классикой мировой литературы. Особенное внимание обратили на себя такие произведения, как «Вишневый сад», «Палата № 6», «Дядя Ваня», «Дуэль», «Чайка», «Три сестры» и другие.
Ольга Ивановна
К самым разным мыслям приводит любое прочтение его произведения, а тем более - глубокий анализ. Чехова «Попрыгунья», например, как и «Дама с собачкой», и «Душечка» и т. д. - рассказы, созданные им в 90-х годах. В них писатель занимается исследованием характера женщин современного ему времени, их помыслов, интересов, и, наконец, смысла жизни. Иногда писатель кажется жестоким и безжалостным, он часто обделяет своих персонажей духовностью, умением любить и сострадать. И очень даже полезным может стать этот показательный и своеобразный разбалованных анализ Чехова. «Попрыгунья» - это произведение, в самом названии которого определяется основная характеристика главной героини Ольги Ивановны, которую Чехов описывает как особу легкомысленную и пустую, даже несмотря на то, что окружает она себя людьми совсем не простыми. Каждый из ее свиты был чем-нибудь примечателен, считался какой-нибудь знаменитостью или подавал блестящие надежды. Но на самом деле вся эта толпа живет пустой и лишенной какого бы то ни было смысла жизнью. Из года в год они пишут, поют и играют одно и то же, создавая тем самым для себя богемную обстановку.
«Попрыгунья»: Чехов, анализ рассказа
Изначально он назвал свой рассказ «Великий человек», но затем оно ему не понравилось, и он исправил его на «Попрыгунью». Таким образом он сместил акцент с героя на героиню и этим подчеркнул скромные достоинства своего героя.
Хозяйка дома Ольга Ивановна тоже по чуть-чуть занимается музыкой, живописью и пением, однако так и остается во всех этих делах большой дилетанткой.
Однако, если продолжить этого известного произведения анализ, Чехова «попрыгунья» своего мужа доктора Дымова Осипа Степановича ставит ниже всех, если не сказать, что презирает. Она не понимает его гениальности и душевности. В самом начале сюжет построен так, что вроде бы ничего не предвещает трагической развязки. Ольга Ивановна, будучи замужем за Дымовым, окружила себя актерами, певцами, литераторами, музыкантами и художниками, все ее учат своему искусству, она очень увлечена этим процессом и, конечно же, гостями. Роковой красавец, молодой человек Рябовский, стал тем, на кого положила глаз сама хозяйка дома. Ее муж в этой компании оказался маленьким, чужим и лишним, хоть и был высокого роста и широк в плечах.
Смерть Дымова
Можно и дальше в том же духе продолжать анализ. Чехова «попрыгунья» напоминает ту неуемную и беззаботную стрекозу из басни Крылова «Стрекоза и Муравей». Совсем не зря он ее так называет, ведь Ольга Ивановна, занимая себя своими постоянными гостями, и собирая их у себя, просто не замечала доброй и самоотверженной души своего мужа. Но однажды он лечил больного ребенка от дифтерита и сам заразился той смертельной болезнью. Когда он умирал, друзья говорили о нем как об очень редком и замечательном человеке. И только тогда его жена поняла, кого она потеряла.
Ольга Ивановна растратила всю свою любовь и нежность не на мужа - интеллигентного, мягкого и любящего ее человека - а на того, кто привык забавляться и менять своих пассий как перчатки и кому она очень быстро стала глубоко безразлична.
Видя всю эту любовную игру и принимая в своем доме духовно ограниченных людей, Осип Степанович, в силу своих понятий о культуре, не позволяет себе выразить любое недовольство, он даже не сопротивляется и просто мирится с бесцеремонностью своей жены, которой готов простить все. Даже узнав о том, что его жена ему изменяет, он не решается на какие-то объяснения, глубоко в душе надеясь, что эта ужасная драма сама разрешится. Но в этот самый момент Дымов покидает этот свет и Ольга Ивановна остается одна.
Стиль
Анализ «Попрыгуньи» Чехова очень привлекательно показывает уже достаточно отчетливый художественный стиль, которым он прекрасно овладел к тому времени. Писатель великолепно иронизирует над своей главной героиней Ольгой Ивановной, которая поклонялась пустым идолам и совсем не понимала, что все ее счастье было в умном, чутком и добром Осипе Степановиче. Безропотное, доброе, молчаливое, бесхарактерное, кроткое и слабое существо глухо переносило свои человеческие страдания, оно лежало где-то там у себя на диване и не жаловалось. А если б и пожаловалось, даже в бреду болезни, то дежурные доктора сразу бы узнали, что причина таких физических расстройств заключается не только в дифтерите.
Расплата
Анализ рассказа «Попрыгунья» Чехова можно понимать и таким образом, что к героине прозрение приходит слишком поздно, когда ничего уже нельзя изменить. Она вдруг понимает, что именно ее невнимание привело семью к этой трагедии. Она плачет и сильно жалеет, но не мужа, в первую очередь ей обидно за себя, за то что она теперь осталась в полном бессилие и одиночестве. Ведь Ольга Ивановна уже вряд ли найдет такого бескорыстно любящего человека, который терпеливо выполнял все ее поручения и прихоти, не жалея на них всех своих средств.
Очень ярко позицию самого Чехова высказывает один из коллег и друзей Дымова Коростелев, который говорит с большой горечью, что "Оська Дымов пожертвовал собой…, какая же это потеря для науки…, какие дарования…, если всех нас сравнить с ним, то он был необыкновенный и великий человек…, ученый, которого днем с огнем не найдешь…, ай-ай!" И тут приговор автора начинает сурово звучать, так как Чехов начинает серьезным образом обличает глупость, бездушие и бездуховность Ольги Ивановны.
Итог
Русь всегда славилась женщинами, умеющими любить ближнего и сострадать ему. Так что же произошло с современницами писателя? Анализ «Попрыгуньи» Чехова открывает личное отношение автора к такого рода женщинам, как Ольга Ивановна. Он начинает осуждать свободу таких женщин, их излишнюю самостоятельность и самовольность, так как не видит в этом ничего хорошего и положительного.