Отец сергий краткое содержание. Отец сергий - лев толстой - духовная ложь монаха. “Человеческая святость” как способ угождения людям, а не Богу

Пост навеян прочтением повести Льва Николаевича Толстого "Отец Сергий".

Краткое содержание повести Льва Николаевича Толстого "Отец Сергий"
"Отец Сергий" Льва Толстого описывает жизнь Степана Касатского, молодого, волевого, амбициозного офицера, большого поклонника царя. Ему все легко дается: он имеет успех в науках, иностранных языках, его невеста - очень красивая и завидная. Незадолго до свадьбы она ему признается, что состояла в близких отношениях с царем. Жизнь Степана круто меняется: он расстается с невестой, увольняется с военной службы, отказывается от имущества и титулов и уходит в монастырь. В монастыре его деятельная и волевая натура берет верх, его замечают и продвигают по церковной службе. Через 3 года он постригается в монахи под именем Сергий. Еще через несколько лет он становится затровником, собираясь вытерпеть и это.

Будучи затворником, он становится известным, к нему идет все больше и больше людей и слава о нем идет по России и даже за границей. При этом он все еще находится с состоянии тяжелейшей борьбы с собственными желаниями, которые то отступают, то приходят вновь с новой силой. Однажды веселая компания, проезжавшая места, где затворничал отец Сергий, решила развлечься: разведенная дама Маковкина предложила остальным пари, она сказала, что сможет соблазнить отца Сергия. Отец Сергий, прекрасно понимая стремления Маковкиной внутренне сопритивляется и для укрепления своей решимости отрубает себе палец. Маковкина, пораженная силой отца Сергия, вскорости сама уходит в монастырь.

Слава отца Сергия растет, он становится местной достопримечательностью. При этом он отдает себе полный отчет, что его внутренняя война им не выиграна, более того, он чувствует себя гораздо дальше от истинной веры,чем был раньше. Однажды к нему приводят на излечение слабоумную молодую девушку. Отец Сергий соблазняется ей и наутро навсегда покидает свою келью. Он решает идти к своей родственнице Пашеньке, которой в детстве крепко доставалось от него и его друзей. Пройдя несколько сотен верст, он находит сильно постаревшую Пашеньку, жизнь которой в общем-то не удалась. На вопрос, ради чего же она живет, Пашенька сказала, что она живет для других. Так отец Сергий, наконец, обрел веру и силы, он понял, что нужно жить не для других под предлогом Бога, а для Бога, не ища славы людской.

И дальше, чем меньше для отца Сергия имело мнение людей, тем сильнее чувствовался Бог. Он бродяжничал, пока однажды не был арестован и сослан в Сибирь, как бродяга. В Сибири он поселился у богатого мужика, у него и работал на огороде, учил детей и ухаживал за больными.

Смысл
В повести "Отец Сергей" интересны поиски Бога. Главный герой нашел Бога не тогда, когда был, как казалось, всего ближе к нему, а тогда, когда он был всего ближе к людям. Интересны также психологические стадии, которые проходит в своей борьбе отец Сергий: будучи лицом к лицу с искушениями, отец Сергий их героически преодолевал, но, не обладая искренней верой, он все дальше и дальше отходил от Бога. А настоящую веру он нашел, когда призрел людское. Тогжа же и исчезла его внутренняя борьба и сопротивление.

Обзоры книг Л.Н. Толстого:
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.

Рекомендую почитать также обзоры книг (и сами книги тоже, разумеется):
1. - самый популярный пост
2.

Николай Борисович

Отец Сеpгий

Вплоть до своей трагической гибели под поездом на станции в ноябре 1910г., куда он отправился босиком, бережно завернув в лапти экземпляр "Анны Карениной" (усомнился в старости, предтечей А.Фадеева, в достоверности поданного материала), Л.Н.Толстой был директором Национальной библиотеки, располагавшейся в здании, занятым в настоящее время пивным заводом.
Отпуска живой классик проводил за пикниками в средиземноморском явочном имении своего ближайшего друга и соратника В.И.Ленина. Вопреки уверениям злопыхателей, эта дача не была подарена своему учителю благодарным дуче, но законно куплена (по конспиративным соображениям, на одном из островов) на экспроприированные, ради уважения к гостю - на Кавказе, деньги. Съездите в это очаровательное место, и убедитесь: особняк еще цел и до сих пор является партийной собственностью. Играли в шахматы и ели, запивая вином, козьи, по названию острова, сыры, причем Толстой вполне оценил местное, а Ленин предпочитал специально поставляемую ему с Балкан шипучую "Искру". Выражение лиц вождя и писателя за беседами о музыке и литературе их общий приятель, испанский художник-коммунист, запечатлел в серии офортов "Капричос", также по названию острова.
Современники вспоминают, как автор "Империокретинизма", и отдыхая, неутомимо восполнявший пробелы в образовании, постоянно спрашивал о чем-либо автора "Казаков": "Свет мой, зеркальце, скажи?", а тот, начисто лишенный чувства юмора, всегда отвечал с серьезной готовностью: "Не могу молчать". Ленин, в свою очередь, любезно и ненавязчиво развивал отсталого, в целом, Толстого до своего понимания мраксизма. Как-то, рассуждая о грядущей русской революции, Владимир Ильич, обладавший, как известно, даром гениального предвидения, заранее угадав судьбу русских библиотек в свете подготавливаемых им на родине социальных преобразований, просветил и Льва Николаевича.
Не то чтобы Толстой так уж боялся остаться без работы, но душа его заскорбела, и отныне он, с тяжелой руки Ленина, называл место в Москве, где жил и работал, в честь русского народа, Хамовниками. Туземные пивовары же, в свою очередь обидевшись, сковырнули на близлежащем Девичьем Поле сооруженный в память о расстреле наполеоновскими солдатами Пьера Безухова памятник матерому человечищу, но потом одумались и поставили на том же месте каменную глыбу.
Пока же очаг культуры еще тлел, Л.Н.Толстой ходил туда на службу, благо было недалеко, пешком, всякий раз, независимо от погоды, изумляя молоденьких библиотекарш из Новодевичьего монастыря видом всех своих голых торчащих из штанов конечностей. В директорском своем кабинете делался Лев Николаевич совершенно незаметен и, подобно Борхесу в Буэнос-Айресе, целыми днями выискивал в рукописях безвестных авторов сюжеты для своих сочинений.
Такова, наряду со многими другими, нехитрая история создания и повести "Отец Сергий", написанной по мотивам материалов анонимного летописца, поведавшего потомкам об эволюции личности от упоения ее развратом до планомерных поисков пути к святости. Читатели могут представить себе, сколь поражен был Толстой сходством найденной им в чулане хранилища рукописи с его собственными обстоятельствами. Повесть была написана Толстым в считанные дни, и так увлекла его, что он даже отложил на время работу над романом "Кавказский пленник". Не чеченский, заметьте, не осетинский, не армянский или, скажем, мингрельский - просто кавказский, но, при этом, не

"Портвейн "Кавказкий", как написало бы большинство современных литераторов, а именно - просто и гениально - пленник кавказской национальности.

Князь Степан Касатский, сызмальства любвеобильный настолько, что поглядывал даже на Императора Николая Павловича, был, к тому же, еще и болезненно ревнив. Случайно узнав о неверности Государя, князь вспылил, наговорил предмету страсти дерзостей, и спрятался в одном из монастырей. Этого князю показалось мало, и он, опасаясь преследований отвергнутых пассий, с целью изменения внешности постригся, выбрал себе уединенную келью, и, перемерив в предвкушении грядущей святости несколько псевдонимбов, переименовался наконец, по любимой с детства повести В.Панаевой, в Сережу - меры, как мы ниже увидим, совершенно бесполезные.
В келье, выделенной неофиту для усмирения бескрайней плоти, его немедленно начинает осаждать начитавшаяся "Занимательной Кама Сутры" Перельмана энглизированная барышня облегченного поведения - из тех, чьих домогательств он избежал в миру; похоже, что движет ей лишь стремление отторгнуть обращенного от лона Церкви в пользу собственного. При этом, непрошеная и не прошенная гостья обосновывается в келье постриженца, выгнать из коей ее он, преисполнившись кротости и смирения, не может; она же активно пользуется его гостеприимством, ибо, привыкнув ранее в Санкт-Петербурге к самому утонченному разврату, приятно удивлена его утолщенным.
Как-то, не изжив еще, увы, своей вспыльчивости, будущий святой грубо посылает докучавшую женщину, однако она, сделав вид, что восприняла его слова буквально, ловко пользуется его оплошностью и оказывается, естественно, вопреки его намерениям, как раз там, куда и была послана.
Оставаясь, хоть и приняв сан, темпераментным мужчиной, о.Сергий всякий раз, как она склоняет его к сожительству, теряет голову, но, чтобы не согрешить в объятиях искусительницы, сублимирует свое к ней любидо, нечеловеческим усилием воли предпочитая Эросу дискретный Танатос. Иными словами, герой повествования, чувствуя приближение оргазма, отхватывает себе на мясницкой колоде, кои, как известно, постоянно стоят по монашеским кельям именно для этих целей, один из пальцев левой руки. Эта, болезненная в целом процедура, отвлекает его от визитерши, что, прекращая на какое-то время эрекцию, делает отдельные атаки соблазнительницы бесполезными.
Она, однако, не теряет надежды, поэтому, видя, что интересующий ее объект оправился, вновь начинает склонять его к соитию, так что он вновь оказывается вынужден остужать свой пыл с помощью плахи, она же возобновляет попытки, и ситуация приобретает завидную цикличность - с перерывами лишь на традиционное для ее членства в Аглицком клобе в 5 часов чаепитие. Утра, разумеется.
Когда же он, день за днем постигая смысл жемчужины Перлмана "Кома с утра", и поотрубив себе уже все пальцы на левой руке и ногах, просит ее в кульминационные моменты их становящейся привычной обоим странной близости шинковать ему топором пальцы правой кисти (см. одноименную книгу Пророка Исаевича), она, посчитав, что это любовное приключение и впрямь куда занимательнее всего, ею доселе изведанного, охотно прерывает коитусы, последовательно уродуя десницу возлюбленного на уже и без того изрядно искрошенной колоде. (Большой поклонник русской литературы, Акутагава Рюноске, постоянно переводивший русских классиков на японский, выдавая потом переводы за свои оригинальные произведения, написал впоследствии, приправив толстовскую повесть японским колоритом, сценарий нашумевшего фильма "Империя чувств").

Все хорошее, как известно, заканчивается довольно скоро, и пальцы принявшего, как это было распространено среди либерального духовенства, призывы Чернышевского к топору слишком близко к сердцу о.Сергия не составляют исключения. Тут-то максимально и проявляется гений Толстого, равно как и трагизм повести: только когда пальцев в запасе не остается, неофит начинает понимать, что рубить, собственно говоря, надо было отнюдь не пальцы, но ему самому держать для осуществления этой акции топор уже нечем, она же, внезапно утратив вкус к любви вне травматической экстракции фаланг, теряет интерес к отцу Сергию как сексуальному объекту, после чего скоропостижно покидает монастырь, в своей англомании даже не попрощавшись.
Прочие посетительницы, ходившие ранее, возбужденно прислушиваясь к доносящимся изнутри воплям, стайками вокруг кельи, в надежде дождаться и своей очереди, начинают чураться беспалого уродства хозяина, и его вынужденное сексуальное воздержание создает ему со временем, с легкой (хотя и отягощенной пальцами) руки монаха-пере****чика, лавры праведника, по какому поводу теперь на месте скромного скита находится не просто монастырь, но лавра, названная в его честь Троцко-Сергиевской. Троцко - т.к. методы достижения святости, были у него, все же, довольно левацкими.

Повесть, как и все, что выходило из-под пера Толстого, тут же была высоко оценена В.И.Лениным.
Как уже не раз отмечалось в наших исследованиях, вождь мирового пролетариата разбирался в литературе так же, как и в музыке, что, учитывая ущербность образования Ульянова, совершенно немудрено: пойдя после казни брата иным, нежели русская культура, путем, и лихо сдав все, какие у него были в жизни, экзамены экстерном, университетское образование он получил заочно, а диплом, чисто по недоразумению, приобрел за гимназическую золотую медаль.
Тем не менее, он считал своим долгом откликаться критической статьей на каждое новое произведение своего друга. По сути, 45-ти томное Собрание сочинений В.И.Ленина - ни что иное, как реакция на 90 томов Толстого; ошибочно думать, что Владимир Ильич написал в два раза меньше: просто его тома в два раза толще.
Не поняв, по обыкновению, ничего из прочитанного, Ленин ответил на новую повесть статьей "Отец Сергий как зеркало русской сексопатологии", и Лев Николаевич обиделся на это "как" смертельно: решил, что, по мнению Ленина, сама русская сексуальная патология в чистом виде - это он, Толстой.

И немедленно, возжелав своему бывшему другу смерти, начал писать очередную иносказательную новеллу. Это его состояние изучено и хорошо описано И.Бродским в литературоведческом стихотворении с несколько загадочным названием "Мексиканский дивертисмент" (несомненно, косвенный намек на Троцкого):

В ночном саду, под сенью взрощенного дуба
Толстой представил, как Ильич врезает дуба.
Но так как был герой не Вовой, а Иваном,
Лев ограничился новеллой, не романом.

На этот раз Предсовнаркома аллегорию понял, и на этом великой, воспетой Джамбулом дружбе наступил конец. В свой особняк на Капри Ленин начал приглашать других писателей, в частности, Н.Берберову, так пострадавшую впоследствии в Баку от Стивена Кинга.

А Лев Николаевич вспомнил, что зарытая им в детстве в одном из подмосковных имений зеленая палочка должна была за истекшие годы разрастись во вполне ясное полено. В эту усадьбу и переехал Толстой и, чтобы там ни говорил В.Пьецух, уже до самой смерти никто его там не тревожил. Ни курчавый убийца Троцкого, ни жестокий воспитанник Жилина и Костылина Кремлевский Сосок.

Наш комментарий

Несмотря на интригующее сердце любого русского литературоведа название, предложенная нашему вниманию статья является скорее рассказом об и так всем известной великой дружбе, нежели рецензией, причем рассказом довольно неуместным, поскольку, согласно пожеланиям трудящихся, Ленин уже покинул мавзолей, а Толстой - Ясную Поляну, но не один из них еще не занял место другого.
В отношение собственно рецензии, следует отметить, что она традиционно изобилует фактическими неточностями.
Лев Николаевич принципиально пил только хамовническое пиво, достаточно прислушаться к очевидцам:

По свидетельству царских чиновников,
натощак пиво пил из Хамовников
по утрам Лев Толстой:
совершенно босой
по-соседски черпал хмель половником.

Эта традиционная утренняя церемония, являвшаяся стихийной PR-акцией, обеспечивала промоушн продукции, так что повода пивоварам для погромов писатель никаких не давал. Информация о якобы регулярном отдыхе Толстого на Капри у Ленина, является по меньшей мере непроверенной, т.к. на Капри (Cupri) все ездили не к Ильичу, а А.Куприну (Cuprin). Ленин и сам, случалось, заезжал туда на пломбированной греческой фелюге. Расположение же собственной, выполненной из мрамора, хотя и скромно стилизованной под шалаш резиденции вождя, куда действительно ездил в гости к Чуковскому Толстой, слишком хорошо известно, чтобы на этом останавливаться. Также рецензенту следовало бы проверить Геральдический архив России и убедиться, что князей Касатских на Руси никогда не было, а следовательно - и вся история не более, нежели литературный вымысел писателя, так что сравнение его с Кортасаром совершенно неправомочно.
Кроме того, чурбаны по монашеским кельям хоть и стояли повсеместно, но вовсе не для членовредительства священнослужителей; приоритет освоения колоды с целью ее дальнейшего использования таким образом принадлежит именно о.Сергию, за что тот и был воспет Л.Н.Толстым. Колоды же по кельям и скитам (которые, кстати, похоже, путает между собой уважаемый рецензент) ставились для того, чтобы монахи имели возможность, не нарушая уединения необходимостью вызывать отца-келаря, разделывать на них в мясоед скоромное, а в пост - постное.

Особое недоумение вызывает заключительная часть статьи. Даже в случае, если предположение о включении в меркадеровский проект убийства не только Троцкого (чье имя упоминается в статье несколько раз, но чьи отношения с автором "Не могу стучать" так и не раскрыты, - а ведь писатель называл Льва Давыдовича "Кронштейном русской революции), но и Толстого (возможно, будучи не кубинцем, как это принято считать, а масаем, м-р Кадер был специально натаскан на Львов) верно, исходить приказ мог лишь от человека, именуемого в статье "сосок" (очевидно, безграмотная и кощунственная контаминация двух ласкательных прозвищ любимца партии: Сосо и Коба), а как раз он, Величайший друг всех литераторов, такого приказа отдать не мог: слишком уж берег он от справедливого гнева трудящихся русских писателей, очернителей и тунеядцев, что и по сей день позволяет им не только сочинять, но и публиковать свои безответственные рецензии.

Толстой Лев Николаевич

Отец Сергий

Лев Толстой

Отец Сергий

В Петербурге в сороковых годах случилось удивившее всех событие: красавец, князь, командир лейб-эскадрона кирасирского полка, которому все предсказывали и флигель-адъютантство и блестящую карьеру при императоре Николае I, за месяц до свадьбы с красавицей фрейлиной, пользовавшейся особой милостью императрицы, подал в отставку, разорвал свою связь с невестой, отдал небольшое имение свое сестре и уехал в монастырь, с намерением поступить в него монахом. Событие казалось необыкновенным и необъяснимым для людей, не знавших внутренних причин его; для самого же князя Степана Касатского все это сделалось так естественно, что он не мог и представить себе, как бы он мог поступить иначе.

Отец Степана Касатского, отставной полковник гвардии, умер, когда сыну было двенадцать лет. Как ни жаль было матери отдавать сына из дома, она не решилась не исполнить воли покойного мужа, который в случае своей смерти завещал не держать сына дома, а отдать в корпус, и отдала его в корпус. Сама же вдова с дочерью Варварой переехала в Петербург, чтобы жить там же, где сын, и брать его на праздники.

Мальчик выдавался блестящими способностями и огромным самолюбием, вследствие чего он был первым и по наукам, в особенности по математике, к которой он имел особенное пристрастие, и по фронту и верховой езде. Несмотря на свой выше обыкновенного рост, он был красив и ловок. Кроме того, и по поведению он был бы образцовым кадетом, если бы не его вспыльчивость. Он не пил, не распутничал и был замечательно правдив. Одно, что мешало ему быть образцовым, были находившие на него вспышки гнева, во время которых он совершенно терял самообладание и делался зверем. Один раз он чуть не выкинул из окна кадета, начавшего трунить над его коллекцией минералов. Другой раз он чуть было не погиб: целым блюдом котлет пустил в эконома, бросился на офицера и, говорят, ударил его за то, что тот отрекся от своих слов и прямо в лицо солгал. Его наверно бы разжаловали в солдаты, если бы директор корпуса не скрыл все дело и не выгнал эконома.

Восемнадцати лет он был выпущен офицером в гвардейский аристократический полк. Император Николай Павлович знал его еще в корпусе и отличал его и после в полку, так что ему пророчили флигель-адъютантство. И Касатский сильно желал этого не только из честолюбия, но, главное, потому, что еще со времен корпуса страстно, именно страстно, любил Николая Павловича. Всякий приезд Николая Павловича в корпус, - а он часто езжал к ним, - когда входила бодрым шагом эта высокая, с выпяченной грудью, горбатым носом над усами и с подрезанными бакенбардами, фигура в военном сюртуке и могучим голосом здоровалась с кадетами, Касатский испытывал восторг влюбленного, такой же, какой он испытывал после, когда встречал предмет любви. Только влюбленный восторг к Николаю Павловичу был сильнее: хотелось показать ему свою беспредельную преданность, пожертвовать чем-нибудь, всем собой ему. И Николай Павлович знал, что возбуждает этот восторг, и умышленно вызывал его. Он играл с кадетами, окружал себя ими, то ребячески просто, то дружески, то торжественно-величественно обращаясь с ними. После последней истории Касатского с офицером Николай Павлович ничего не сказал Касатскому, но, когда тот близко подошел к нему, он театрально отстранил его и, нахмурившись, погрозил пальцем и потом, уезжая, сказал:

Знайте, что все мне известно, но некоторые вещи я не хочу знать. Но они здесь.

Он показал на сердце.

Когда же выпущенные кадеты являлись ему, он уже не поминал об этом, сказал, как всегда, что они все могут прямо обращаться к нему, чтоб они верно служили ему и отечеству, а он всегда останется их первым другом. Все, как всегда, были тронуты, а Касатский, помня прошедшее, плакал слезами и дал обет служить любимому царю всеми своими силами.

Когда Касатский вышел в полк, мать его переехала с дочерью сначала в Москву, а потом в деревню. Касатский отдал сестре половину состояния, и то, что оставалось у него, было только достаточно для того, чтобы содержать себя в том роскошном полку, в котором он служил.

С внешней стороны Касатский казался самым обыкновенным молодым блестящим гвардейцем, делающим карьеру, но внутри его шла сложная и напряженная забота. Работа с самого его детства шла, по-видимому, самая разнообразная, но, в сущности, все одна и та же, состоящая в том, чтобы во всех делах, представлявшихся ему на пути, достигать совершенства и успеха, вызывающего похвалы и удивление людей. Было ли это ученье, науки, он брался за них и работал до тех пор, пока его хвалили и ставили в пример другим. Добившись одного, он брался за другое. Так он добился первого места по наукам, так он, еще будучи в корпусе, заметив раз за собой неловкость в разговоре по-французски, добился до того, чтобы овладеть французским, как русским; так он потом, занявшись шахматами, добился того, что, еще будучи в корпусе, стал отлично играть.

Произведение повествует нам историю бывшего князя Степана Касатского, принявшего постриг.

Повесть начинается с момента, когда в Петербурге аристократическое общество было удивлено известием о том, что всеми известный обаятельный князь, любимец всех женщин решил стать монахом. Он разорвал помолвку со своей невестой, узнав, что она была длительное время в близких отношениях с государем Николаем I.

Отец, в прошлом военный, при последних минутах жизни, попросил супругу, чтобы Степан пошел по его стопам. И, выполнив его волю, мать мальчика отдает его на обучение и воспитание в корпус. Сама же женщина отправляется на постоянное место жительства в Петербург с дочкой, для того, чтобы чаще видеть Степана. Мальчик учился блестяще, однако из-за его вспыльчивого характера Касатского чуть не исключили из училища. Но, все-таки красивый и способный юноша, выпустившись из корпуса, в 18 лет, сразу же попадает на службу к Николаю I. Принимая все похвалы правителя по отношению к кадетам, он дал слово быть преданным по отношению к Николаю Павловичу.

Проходя службу в полку, он отдает часть наследства сестре, и продолжает служить, постепенно работая над собой. Он обучается лучше всех игре в шахматы, овладел французской речью. Вскоре Касацкий понимает, что мало образован, и поэтому старательно начинает изучать различную литературу. Также он поставил перед собой цель - прекрасно танцевать, и он добился ее. Степана вскоре стали приглашать на балы в известные дома. Побывав в высшем обществе, он принял решение сблизиться с высокопоставленными людьми. И для этого он выбрал себе дл вступления в брак графиню Короткову. Она была так обворожительна, что он без памяти влюбился в нее. Девушка сразу же согласилась, однако Касатский не заметил, что окружающие говорили о ней, как о ветреной и легкомысленной девушке по причине того, что она состояла в интимных отношениях с Николаем I.

На одном из свиданий девушка признается в том, что была любовницей императора. Расстроенный Касатский, вернувшись в полк, подает в отставку. Он отправляется в деревню. Пробыв там некоторое время, он уходить в монастырь. Оказавшись в обители, он с особым рвением начинает изучать духовную литературу, а через семь лет принимает постриг. Новость о смерти матери и замужества его бывшей невесты отец Сергий, как его стали называть, отреагировал без особых эмоций, и продолжал усердно молиться.

Через некоторое время его переводят в монастырь столицы, где монаха преследовали разные соблазны, особенно в отношении лиц женского пола. Но он не обращал на это внимания, и принял решение стать затворником. Жилищем его была темная пещера в высокой горе. Никакие греховные моменты не могли сбить его с пути господнего. Однажды богатая женщина пыталась его соблазнить ради шутки, но он преодолел это, отрубив себе палец. Однако он все-таки не выдержал, и совершил большой грех, польстившись на купеческую дочь, которую он лечил. Ему пришлось уйти из монастыря. Побродив по свету, Касатский был сослан на поселение в Сибирь, где учил ребятишек у богатого мужика.

Повесть учит нас, как нужно бороться с собственными пороками.

Картинка или рисунок Отец Сергий

Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

Краткое содержание Гнездо глухаря Розов
В столице живет обычная советская семья. Отец семейства, Степан Алексеевич Судаков, работает чиновником в крупном ведомстве. Жена Наталья Гавриловна занимается домашним хозяйством. Младший сын Пров
Краткое содержание Приключения Тома Сойера Марк Твен
Это роман о детях, об их характерах и нравах. В школьном возрасте ребята придумывают себе развлечения. Главный герой – озорник и выдумщик, и всегда ищет приключения на свою голову.
Краткое содержание Городок в табакерке Одоевский
История начинается с того, что отец показывает своему сыну Мише красивую музыкальную табакерку, в которой выстроен целый миниатюрный городок. Миша долго любуется подарком и очень хочет попасть в этот цветной и яркий мир
Краткое содержание Элиот Миддлмарч
Произведение под названием «Миддлмарч» написано писателем Джорджем Элиотом. Краткое содержание данного творения представлено в этой статье.
Краткое содержание Оперы Римского-Корсакова Псковитянка
События оперы происходят в городе Псков в XVI веке. Покой местных жителей нарушила новость о скором прибытии царя Ивана Васильевича в город. Пока присутствующие девушки в саду богатого царского наместника Юрия Токмакова

I

Восемнадцати лет он был выпущен офицером в гвардейский аристократический полк. Император Николай Павлович знал его еще в корпусе и отличал его и после в полку, так что ему пророчили флигель-адъютантство. И Касатский сильно желал этого не только из честолюбия, но, главное, потому, что еще со времен корпуса страстно, именно страстно, любил Николая Павловича. Всякий приезд Николая Павловича в корпус, – а он часто езжал к ним, – когда входила бодрым шагом эта высокая, с выпяченной грудью, горбатым носом над усами и с подрезанными бакенбардами фигура в военном сюртуке и могучим голосом здоровалась с кадетами, Касатский испытывал восторг влюбленного, такой же, какой он испытывал после, когда встречал предмет любви. Только влюбленный восторг к Николаю Павловичу был сильнее. Хотелось показать ему свою беспредельную преданность, пожертвовать чем-нибудь, всем собой ему. И Николай Павлович знал, что возбуждает этот восторг, и умышленно вызывал его. Он играл с кадетами, окружал себя ими, то ребячески просто, то дружески, то торжественно-величественно обращаясь с ними. После последней истории Касатского с офицером Николай Павлович ничего не сказал Касатскому, но, когда тот близко подошел к нему, он театрально отстранил его и, нахмурившись, погрозил пальцем и потом, уезжая, сказал:

– Знайте, что все мне известно, но некоторые вещи я не хочу знать. Но они здесь.

Он показал на сердце.

Когда Касатский вышел в полк, мать его переехала с дочерью сначала в Москву, а потом в деревню. Касатский отдал сестре половину состояния. То, что оставалось у него, было только достаточно для того, чтобы содержать себя в том роскошном полку, в котором он служил.

С внешней стороны Касатский казался самым обыкновенным молодым блестящим гвардейцем, делающим карьеру, но внутри его шла сложная и напряженная работа. Работа с самого его детства шла, по-видимому, самая разнообразная, но, в сущности, все одна и та же, состоящая в том, чтобы во всех делах, представлявшихся ему на пути, достигать совершенства и успеха, вызывающего похвалы и удивление людей. Было ли это ученье, науки, он брался за них и работал до тех пор, пока его хвалили и ставили в пример другим. Добившись одного, он брался за другое. Так он добился первого места по наукам, так он, еще будучи в корпусе, заметив раз за собой неловкость в разговоре по-французски, добился до того, чтобы овладеть французским, как русским; так он потом, занявшись шахматами, добился того, что, еще будучи в корпусе, стал отлично играть.

Кроме общего призвания жизни, которое состояло в служении царю и отечеству, у него всегда была поставлена какая-нибудь цель, и, как бы ничтожна она ни была, он отдавался ей весь и жил только для нее до тех пор, пока не достигал ее. Но как только он достигал назначенной цели, так другая тотчас же вырастала в его сознании и сменяла прежнюю. Это-то стремление отличиться и, для того, чтобы отличиться, достигнуть поставленной цели, наполняло его жизнь. Так, по выходе в офицеры, он задался целью наивозможнейшего совершенства в знании службы и очень скоро стал образцовым офицером, хотя и опять с тем недостатком неудержимой вспыльчивости, которая и на службе вовлекла его в дурные и вредные для успеха поступки. Потом, почувствовав раз в светском разговоре свой недостаток общего образования, задался мыслью пополнить его и засел за книги, и добился того, чего хотел. Потом он задался мыслью достигнуть блестящего положения в высшем светском обществе, выучился отлично танцевать и очень скоро достиг того, что был зван на все великосветские балы и на некоторые вечера. Но это положение не удовлетворяло его. Он привык быть первым, а в этом деле он далеко не был им.

Высшее общество тогда состояло, да, я думаю, всегда и везде состоит из четырех сортов людей: из 1) людей богатых и придворных; из 2) небогатых людей, но родившихся и выросших при дворе; 3) из богатых людей, подделывающихся к придворным, и 4) из небогатых и непридворных людей, подделывающихся к первым и вторым. Касатский не принадлежал к первым. Касатский был охотно принимаем в последние два круга. Даже вступая в свет, он задал себе целью связь с женщиной света – и неожиданно для себя скоро достиг этого. Но очень скоро он увидал, что те круги, в которых он вращался, были круги низшие, а что были высшие круги, и что в этих высших придворных кругах, хотя его и принимали, он был чужой; с ним были учтивы, но все обращение показывало, что есть свои и он не свой. И Касатский захотел быть там своим. Для этого надо было быть или флигель-адъютантом, – и он дожидался этого, – или жениться в этом кругу. И он решил, что сделает это. И он избрал девушку, красавицу, придворную, не только свою в том обществе, в которое он хотел вступить, но такую, с которой старались сближаться все самые высоко и твердо поставленные в высшем кругу люди. Это была графиня Короткова. Касатский не для одной карьеры стал ухаживать за Коротковой, она была необыкновенно привлекательна, и он скоро влюбился в нее. Сначала она была особенно холодна к нему, но потом вдруг все изменилось, и она стала ласкова, и ее мать особенно усиленно приглашала его к себе.

Касатский сделал предложение и был принят. Он был удивлен легкостью, с которой он достиг такого счастья, и чем-то особенным, странным в обращении и матери и дочери. Он был очень влюблен, и ослеплен, и потому не заметил того, что знали почти все в городе, что его невеста была за год тому назад любовницей Николая Павловича.

II

За две недели до назначенного дня свадьбы Касатский сидел в Царском Селе на даче у своей невесты. Был жаркий майский день. Жених с невестой походили по саду и сели на лавочке в тенистой липовой аллее. Мэри была особенно хороша в белом кисейном платье. Она казалась олицетворением невинности и любви. Она сидела, то опустив голову, то взглядывая на огромного красавца, который с особенной нежностью и осторожностью говорил с ней, каждым своим жестом, словом боясь оскорбить, осквернить ангельскую чистоту невесты. Касатский принадлежал к тем людям сороковых годов, которых уже нет нынче, к людям, которые, сознательно допуская для себя и внутренно не осуждая нечистоту в половом отношении, требовали от жены идеальной, небесной чистоты, и эту самую небесную чистоту признавали в каждой девушке своего круга, и так относились к ним. В таком взгляде было много неверного и вредного в той распущенности, которую позволяли себе мужчины, но по отношению женщин такой взгляд, резко отличающийся от взгляда теперешних молодых людей, видящих в каждой девушке ищущую себе дружку самку, – такой взгляд был, я думаю, полезен. Девушки, видя такое обоготворение, старались и быть более или менее богинями. Такого взгляда на женщин держался и Касатский и так смотрел на свою невесту. Он был особенно влюблен в этот день и не испытывал ни малейшей чувственности к невесте, напротив, с умилением смотрел на нее, как на нечто недосягаемое.

Он встал во весь свой большой рост и стал перед нею, опершись обеими руками на саблю.

– Я только теперь узнал все то счастье, которое может испытать человек. И это вы, это ты, – сказал он, робко улыбаясь, – дала мне это!

Он был в том периоде, когда «ты» еще не сделалось привычно, и ему, смотря нравственно снизу вверх на нее, страшно было говорить «ты» этому ангелу.

– Я себя узнал благодаря… тебе, узнал, что я лучше, чем я думал.

– Я давно это знаю. Я за то-то и полюбила вас.

Соловей защелкал вблизи, свежая листва зашевелилась от набежавшего ветерка.

Он взял ее руку и поцеловал ее, и слезы выступили ему на глаза. Она поняла, что он благодарит ее за то, что она сказала, что полюбила его. Он прошелся, помолчал, потом подошел, сел.

– Вы знаете, ты знаешь, ну, все равно. Я сблизился с тобой не бескорыстно, я хотел установить связи с светом, но потом… Как ничтожно стало это в сравнении с тобой, когда я узнал тебя. Ты не сердишься на меня за это?

Она не отвечала и только тронула рукой его руку.

Он понял, что это значило: «Нет, не сержусь».

– Да, ты вот сказала… – он замялся, ему показалось это слишком дерзко, – ты сказала, что полюбила меня, но, прости меня, я верю, но что-то, кроме этого, есть, что тебя тревожит и мешает. Что это?

«Да, теперь или никогда, – подумала она. – Все равно он узнает. Но теперь он не уйдет. Ах, если бы он ушел, это было бы ужасно!»

И она любовным взглядом окинула всю его большую, благородную, могучую фигуру. Она любила его теперь больше Николая и, если бы не императорство, не променяла бы этого на того.

– Послушайте. Я не могу быть неправдива. Я должна сказать все. Вы спрашиваете, что? То, что я любила.

Она положила свою руку на его умоляющим жестом.

Он молчал.

– Вы хотите знать кого? Да, его, государя.

– Мы все любим его, я воображаю, вы в институте…

– Нет, после. Это было увлеченье, но потом прошло. Но я должна сказать…

– Ну, так что же?

– Нет, я не просто.

Она закрыла лицо руками.

– Как? Вы отдались ему?

Она молчала.

– Любовницей?

Она молчала.

Он вскочил и бледный, как смерть, с трясущимися скулами, стоял перед нею. Он вспомнил теперь, как Николай Павлович, встретив его на Невском, ласково поздравлял его.

– Боже мой, что я сделала, Стива!

– Не трогайте, не трогайте меня. О, как больно!

Он повернулся и пошел к дому. В доме он встретил мать.

– Вы что, князь? Я… – Она замолчала, увидав его лицо. Кровь вдруг ударила ему в лицо.

– Вы знали это и мной хотели прикрыть их. Если бы вы не были женщины, – вскрикнул он, подняв огромный кулак над нею, и, повернувшись, убежал.

Если бы тот, кто был любовником его невесты, был бы частный человек, он убил бы его, но это был обожаемый царь.

На другой же день он подал в отпуск и отставку и сказался больным, чтобы никого не видеть, и поехал в деревню.

Лето он провел в своей деревне, устраивая свои дела. Когда же кончилось лето, он не вернулся в Петербург, а поехал в монастырь и поступил в него монахом.

Мать писала ему, отговаривая от такого решительного шага. Он отвечал ей, что призвание бога выше всех других соображений, а он чувствует его. Одна сестра, такая же гордая и честолюбивая, как и брат, понимала его.

Она понимала, что он стал монахом, чтобы стать выше тех, которые хотели показать ему, что они стоят выше его. И она понимала его верно. Поступая в монахи, он показывал, что презирает все то, что казалось столь важным другим и ему самому в то время, как он служил, и становился на новую такую высоту, с которой он мог сверху вниз смотреть на тех людей, которым он прежде завидовал. Но не одно это чувство, как думала сестра его Варенька, руководило им. В нем было и другое, истинно религиозное чувство, которого не знала Варенька, которое, переплетаясь с чувством гордости и желанием первенства, руководило им. Разочарование в Мэри (невесте), которую он представлял себе таким ангелом, и оскорбление было так сильно, что привело его к отчаянию, а отчаяние куда? – к богу, к вере детской, которая никогда не нарушалась в нем.

III

В день Покрова Касатский поступил в монастырь.

Игумен монастыря был дворянин, ученый писатель и старец, то есть принадлежал к той преемственности, ведущейся из Валахии, монахов, безропотно подчиняющихся избранному руководителю и учителю. Игумен был ученик известного старца Амвросия, ученика Макария, ученика старца Леонида, ученика Паисия Величковского. Этому игумну подчинился, как своему старцу, Касатский.

Кроме того чувства сознания своего превосходства над другими, которое испытывал Касатский в монастыре, Касатский так же, как и во всех делах, которые он делал, и в монастыре находил радость в достижении наибольшего как внешнего, так и внутреннего совершенства. Как в полку он был не только безукоризненным офицером, но таким, который делал больше того, что требовалось, и расширял рамки совершенства, так и монахом он старался быть совершенным: трудящимся всегда, воздержным, смиренным, кротким, чистым не только на деле, но и в мыслях, и послушным. В особенности последнее качество, или совершенство, облегчало ему жизнь. Если многие требования монашеской жизни в монастыре, близком к столице и многопосещаемом, не нравились ему, соблазняя его, все это уничтожалось послушанием: не мое дело рассуждать, мое дело нести назначенное послушание, будет ли то стояние у мощей, пение на клиросе или ведение счетов по гостинице. Всякая возможность сомнений в чем бы то ни было устранялась тем же послушанием старцу. Не будь послушания, он бы тяготился и продолжительностью и однообразием церковных служб, и суетой посетителей, и дурными свойствами братии, но теперь все это не только радостно переносилось, но составляло в жизни утешение и поддержку. «Не знаю, зачем надо слышать несколько раз в день те же молитвы, но знаю, что это нужно. А зная, что это нужно, нахожу радость в них». Старец сказал ему, что как нужна материальная пища для поддержания жизни, так нужна духовная пища – молитва церковная – для поддержания духовной жизни. Он верил в это, и действительно, служба церковная, на которую он с трудом поднимался иногда поутру, давала ему несомненное успокоение и радость. Радость давало сознание смирения и несомненности поступков, всех определенных старцем. Интерес же жизни состоял не только во все большем и большем смирении, но и в достижении всех христианских добродетелей, которые в первое время казались ему легко достижимыми. Имение свое он все отдал в монастырь и не жалел его, лености у него не было. Смирение перед низшими было не только легко ему, но доставляло ему радость. Даже победа над грехом похоти, как жадности, так и блуда, легко далась ему. Старец в особенности предостерегал его от этого греха, но Касатский радовался, что был свободен от него.

Мучило его только воспоминание о невесте. И не только воспоминание, но представление живое о том, что могло бы быть. Невольно представлялась ему знакомая фаворитка государя, вышедшая потом замуж и ставшая прекрасной женой, матерью семейства. Муж же имел важное назначение, имел и власть, и почет, и хорошую, покаявшуюся жену.

В хорошие минуты Касатского не смущали эти мысли. Когда он вспоминал про это в хорошие минуты, он радовался, что избавился от этих соблазнов. Но были минуты, когда вдруг все то, чем он жил, тускнело перед ним, он переставал не то что верить в то, чем жил, но переставал видеть это, не мог вызвать в себе того, чем жил, а воспоминание и – ужасно сказать – раскаяние в своем обращении охватывало его.

Спасенье в этом положении было послушание – работа и весь занятой день молитвой. Он, как обыкновенно, молился, клал поклоны, даже больше обыкновенного молился, но молился телом, души не было. И это продолжалось день, иногда два и потом само проходило. Но день этот или два были ужасны. Касатский чувствовал, что он не в своей и не в божьей власти, а в чьей-то чужой. И все, что он мог делать и делал в эти времена, было то, что советовал старец, чтобы держаться, ничего не предпринимать в это время и ждать. Вообще за все это время Касатский жил не по своей воле, а по воле старца, и в этом послушании было особенное спокойствие.

Так прожил Касатский в первом монастыре, куда поступил, семь лет. В конце третьего года был пострижен в иеромонахи с именем Сергия. Пострижение было важным внутренним событием для Сергия. Он и прежде испытывал великое утешение и подъем духовный, когда причащался; теперь же, когда ему случалось служить самому, совершение проскомидии приводило его в восторженное, умиленное состояние. Но потом чувство это все более и более притуплялось, и когда один раз ему случилось служить в том подавленном состоянии духа, в котором он бывал, он почувствовал, что и это пройдет. И действительно, чувство это ослабело, но осталась привычка.

Вообще на седьмой год своей жизни в монастыре Сергию стало скучно. Все то, чему надо было учиться, все то, чего надо было достигнуть, – он достиг, и больше делать было нечего.

Но зато состояние усыпления становилось все сильнее. За это время он узнал о смерти своей матери и о выходе замуж Мэри. Оба известия он принял равнодушно. Все внимание, все интересы его были сосредоточены на своей внутренней жизни.

На четвертом году его монашества архиерей особенно обласкал его, и старец сказал ему, что он не должен будет отказываться, если его назначат на высшие должности. И тогда монашеское честолюбие, то самое, которое так противно было в монахах, поднялось в нем. Его назначили в близкий к столице монастырь. Он хотел отказаться, но старец велел ему принять назначение. Он принял назначение, простился с старцем и переехал в другой монастырь.

Переход этот в столичный монастырь был важным событием в жизни Сергия. Соблазнов всякого рода было много, и все силы Сергия были направлены на это.

В прежнем монастыре соблазн женский мало мучал Сергия, здесь же соблазн этот поднялся с страшной силой и дошел до того, что получил даже определенную форму. Была известная своим дурным поведением барыня, которая начала заискивать в Сергии. Она заговорила с ним и просила его посетить ее. Сергий отказал строго, но ужаснулся определенности своего желания. Он так испугался, что написал о том старцу, но мало того, чтобы окоротить себя, призвал своего молодого послушника и, покоряя стыд, признался ему в своей слабости, прося его следить за ним и не пускать его никуда, кроме служб и послушаний.

Кроме того, великий соблазн для Сергия состоял в том, что игумен этого монастыря, светский, ловкий человек, делавший духовную карьеру, был в высшей степени антипатичен Сергию. Как ни бился с собой Сергий, он не мог преодолеть этой антипатии. Он смирялся, но в глубине души не переставал осуждать. И дурное чувство это разразилось.

Это было уже на второй год пребывания его в новом монастыре. И случилось это вот как. В Покров всенощная шла в большой церкви. Много было приезжего народа. Служил сам игумен. Отец Сергий стоял на обычном своем месте и молился, то есть находился в том состоянии борьбы, в котором он всегда находился во время служб, особенно в большой церкви, когда он не служил сам. Борьба состояла в том, что его раздражали посетители, господа, особенно дамы. Он старался не видеть их, не замечать всего того, что делалось: не видеть того, как солдат провожал их, расталкивая народ, как дамы показывали друг другу монахов – часто его даже и известного красавца монаха. Он старался, выдвинув как бы шоры своему вниманию, не видеть ничего, кроме блеска свечей у иконостаса, иконы и служащих; не слышать ничего, кроме петых и произносимых слов молитв, и не испытывать никакого другого чувства, кроме того самозабвения в сознании исполнения должного, которое он испытывал всегда, слушая и повторяя вперед столько раз слышанные молитвы.